— Взгляните на меня! Взгляните!
Сумасшедший маньяк, черный и плосконосый, как мулат, с громадной львиной гривой, стукался о землю головой, а потом встряхивал волосами, окружая себя клубами пыли. Женщина с грыжей, неизвестного возраста, потерявшая облик человека, прижалась к столбу и поднимала передник, чтобы показать свою ужасную желтоватую шишку, похожую на горшок с жиром. Сидя на земле, человек, страдающий слоновой болезнью, указывал пальцем на свою ногу, массивную как ствол дерева, покрытую струпьями и наростами, усеянную черными и желтыми пятнами, такую громадную, что, казалось, она не могла принадлежать его телу. У коленопреклоненного слепца с ладонями рук, обращенными к небу, в позе впавшего в экстаз, виднелись вместо глаз два кровоточащих отверстия. Еще другие нищие без конца подходили, подходили, обливаемые светом солнца. Вся обширная местность наводнилась ими. Их стоны и мольбы раздавались непрерывно, то возвышаясь, то понижаясь, то хором, то на разные голоса, с тысячью интонаций. Простор уединенных полей, небо ясное и безмолвное, ослепительное сияние солнечного диска, недвижная растительность — вся окружающая природа сообщала этим минутам нечто трагическое, вызывала в воображении библейский образ скорбного пути, ведущего к проклятому народу.
— Уедем! Повернем назад! Умоляю тебя, Джорджио, повернем назад! — повторяла Ипполита, дрожа от ужаса, подавленная суеверной мыслью о божественном возмездии, боясь встретить еще новые, более невероятные картины под этим беспредельным жгучим сводом небес.
— Но куда ехать? Куда?
— Все равно, все равно. Вернемся к морю. Подождем там… Умоляю тебя. — Голод, жажда, раскаленная атмосфера еще увеличивали угнетенное состояние обоих влюбленных.
— Видишь? Видишь? — закричала Ипполита вне себя, словно увидев призрак. — Смотри! Неужели же это никогда не кончится?
Среди лучей солнца, среди беспощадно палящих лучей двигалась к ним кучка оборванных мужчин и женщин, впереди шел как бы глашатай, издававший крики, ударяя в медный поднос. Эти мужчины и женщины тащили на плечах покрытые соломой носилки, на которых лежала больная с лицом трупа — желтовато-бледное существо, тощее, как скелет, спеленутая, как мумия, с обнаженными ногами. И глашатай — темнокожий, змееподобный человек с безумным взглядом — указывая на несчастную, громко повествовал, что эта женщина, много лет страдавшая кровотечением, сегодня на заре получила исцеление от Пресвятой Девы. И он умолял о милостыне, чтобы исцеленная могла лучше питаться и возвратить себе потерянную кровь. И махал медным подносом, где звенело несколько монет.
— Мадонна сотворила чудо! Чудо! Чудо! Подайте милостыню. Именем Пресвятой Пречистой Девы подайте милостыню.
Мужчины и женщины делали вид, что плачут. А изможденная больная слабым движением приподнимала костлявые руки, и пальцы ее словно чего-то искали в воздухе, а ее голые ноги, желтые, как руки и лицо, сохраняли мертвенную неподвижность. И все это озарялось ярким безжалостным солнцем и приближалось, приближалось…
— Поворачивай! Поворачивай! — крикнул Джорджио кучеру. — Поворачивай и поезжай скорей.
— Мы уже приехали, синьор. Чего ты испугался?
— Поворачивай!
Приказание звучало так решительно, что кучер повернул лошадей среди оглушительных воплей.
— Скорее! Скорее!
И это было как бы бегство в густых облаках пыли, сквозь которые прорывался порой глухой рев.
— Куда ехать, синьор? — спросил кучер, наклоняясь с козел.
— Туда! Туда! К морю! Скорей!
Джорджио поддерживал полубесчувственную Ипполиту, не пытаясь привести ее в себя. Он лишь смутно сознавал, что происходило вокруг. Реальные образы, образы фантастические мелькали в его мозгу и доводили его до галлюцинаций. В ушах его непрерывно шумело, и этот шум мешал ему различать другие звуки. Сердце его словно в кошмаре давила тяжелая тревога: страх выйти из пределов этих мучительных видений, страх вернуться к своему нормальному состоянию, прижимать к себе любимую женщину и видеть ее нежную улыбку.
Слава Марии!
Последний раз долетел до него отзвук гимна, последний раз мелькнул перед ним налево храм Богоматери, краснеющий в лучах солнца, царящий над вершинами палаток мирской суеты, изливающий необъятно могущественную силу.
Слава Марии!
Слава Марии!
И звуки замерли, и за поворотом спуска исчезло Святилище. Внезапно свежий ветерок повеял на обширные поля и всколыхнул их. И длинная голубая полоса прорезала горизонт.
— Море! Вот оно море! — воскликнул Джорджио, как будто хватаясь за якорь спасения.