Мужики оживленно заерзали, загалдели:
— Ну дак ясное дело! Бывало, бывало такое…
— Вот видите? А вы, Марья Федосеевна, сразу и в слезы.
— Да, понимаешь, сын у нее служит в тех местах,— перебил его Прошка-председатель.— И жену с дитем как раз по весне забрал туда… Марья! Где это у тебя Гришка-то? В каком городе?
Что ответила бабенка, не было слыхать, но люди через ряды донесли ее ответ, и Давыдко объявил:
— В каком-то Перемышля он.
— Ах вон оно что…— покивал очками Иван Иванович.— Понятно, понятно…
— Встань, Марья! — опять потребовал Прошка-председатель.— Кому говорю!
Марья вяло выпрямилась, утерлась углом косынки и смиренно сложила руки в подол.
— Мы несколько отвлеклись от нашей беседы,— опять ровно заговорил Иван Иванович,— так что продолжим… Как я уже сказал, для особых тревог у нас с вами нет оснований. Бои ведут пока одни только пограничники. Главные наши силы еще не подошли, не участвуют в сражении. На это нужно время, надо немного подождать.
Он вернулся к карте и, оглядывая ее, простирая к ней хворостинку, рассказал о том, что скоро, очень скоро враг на себе испытает всю мощь ответного наступления, что на его наглую вылазку наша армия ответит тройным сокрушительным ударом и что не за горами то время, когда немецкие войска будут с позором обращены в бегство и наголову разбиты на их же собственной территории.
Мужики одобрительно запереглядывались, и лектор, оставив карту и подойдя к столу, обратился непосредственно к ним:
— Дорогие друзья! Есть еще одно немаловажное обстоятельство, не учтенное германскими горе-стратегами. Чем больше они раздувают свою военную машину, тем ненадежней она, тем опасней для них самих. Вы спросите, как так? Да потому, что их армия в большинстве своем состоит из обманутых рабочих и крестьян, которые никак не заинтересованы воевать против нас, своих же братьев. Их гонят в наступление насильно, из-под палки. Отсюда какой можем мы с вами сделать неоспоримый вывод? А тот, что подневольная армия при первом же серьезном отпоре неизбежно развалится и немецкие солдаты, такие же, как и мы с вами, простые труженики, повернут штыки против своих хозяев…
Иван Иванович покопался за отворотом чесучовой толстовки, достал какой-то листок и продолжал:
— А что касается, товарищи, нашей армии, то не буду утруждать вас всевозможными цифрами, да это, сами понимаете, и не положено в военное время, а зачитаю вам лишь некоторые установки, которые даны войскам. Надеюсь, вы сами сделаете из них надлежащие выводы и подведете черту нашей беседе.
А написано тут следующее.
Первое: если враг навяжет нам войну, наша армия будет самой нападающей из всех когда-либо нападавших армий.
Второе: войну мы будем вести наступательно, перенеся ее на территорию противника.
И третье: боевые действия будут вестись на уничтожение, с целью полного разгрома противника и достижения решительной победы малой кровью.
Иван Иванович аккуратно свернул бумажку и опять спрятал ее в карман.
— Возможно, у кого есть вопросы? — поинтересовался он, вытирая платочком запотевшие очки.— Есть вопросы, товарищи?
Из задних рядов кто-то выкрикнул:
— А верно ли бают, как будто немец одной колбасой питается?
— То есть как одной колбасой? — перестал протирать очки Иван Иванович.
— Говорят, вроде у него хлеба своего нетути. Одни заводы, а сеять негде. Это ж он нашего хлебца маленько припас, когда договор с нами был, а так — нету.
— А откуда ж у него колбаса, ежели земли нет? — спросил Прошка-председатель, навострив язвительный взгляд в дальнюю кучу мужиков.— Колбасу без земли тоже не сделаешь. Голова!
— Дак, может, она у них такая… неправдашняя,— выкрикнул тот же голос.— Токмо чесноку, шпику добавляют для запаху.
— А ты ее нюхал? — засмеялся кто-то в толпе.
— Я-то, конечно, не нюхал. Где ж мне ее нюхать-то? Я и своей не дюже-то пробовал.
— Не морочь голову, Лобов,— обрезал Прошка-председатель.— Если спрашивать, то по делу. Вечно у тебя в мозгах яишница какая-то, понимаешь.
— У кого еще есть вопросы? — повторил Иван Иванович.
— У меня есть! — объявил Давыдко.— Дак а сколь у ево народу, если он так-то всех бьет и бьет?
— Если считать самих немцев,— сказал Иван Иванович,— то приблизительно шестьдесят миллионов.
— А у нас сколь?
— Сто восемьдесят пять. Как говорится, по три наших шапки на одного немца.