Триродов с улыбкою глянул на него и обратился к Рамееву:
– Говорю это совершенно искренно, – я рад, что познакомился с вами. Я живу очень уединенно и потому тем более рад счастливому случаю, – тому, что дело привело меня к вам.
– Дело? – с удивлением спросил Рамеев.
– О, только два слова, предварительно, – сказал Триродов. – Хочу расширить свое хозяйство.
С легкою печалью в звуке голоса Рамеев сказал:
– Вы купили лучшую половину Просяных Полян.
Триродов говорил:
– Она мне немного мала. Купил бы и остальное – для моей колонии.
– Это – часть Петра и Миши, – сказал Рамеев. – Не хотелось бы продавать остальное.
– Что касается меня, – сказал Петр, – я бы с удовольствием продал, пока «товарищи» не отобрали даром.
Миша молчал, но видно было, что ему противна и неприятна мысль о продаже родной земли. Казалось, что он сейчас заплачет. Рамеев сказал:
– По-моему, продавать не надо. Я бы не советовал этого делать. Мишиной части до его совершеннолетия не продам, да и тебе, Петр, не советую.
И обрадовался Миша, благодарно глянул на Рамеева. Рамеев продолжал:
– Я лучше укажу вам другой участок. Он тоже продается и будет вам, может быть, удобен.
Триродов поблагодарил.
Разговор перешел на его учебное заведение. Рамеев сказал:
– По этой школе вам приходится иметь дело с директором народных училищ. Как вы с ним ладите?
Триродов презрительно усмехнулся.
– Да никак, – сказал он.
– Тяжелый человек этот господин с дамским голосом, – сказал Рамеев. – Холодный карьерист. Он вам постарается повредить.
Триродов спокойно ответил:
– Я привык. Мы все к этому привыкли.
– Могут закрыть школу, – насмешливо и резко сказал Петр.
– Могут и не закрыть, – возразил Триродов.
– Ну, а если? – настаивал Петр.
– Будем надеяться на лучшее, – сказал Рамеев.
Елисавета ласково глянула на отца. Триродов спокойно говорил:
– Можно закрыть школу, но довольно трудно помешать людям жить на земле и вести хозяйство. Если школа станет не только школою, но и образовательным хозяйством, то она с успехом заменит крупные хозяйства землевладельцев.
– Ну, это утопия, – досадливо сказал Петр.
– Осуществим утопию, – так же спокойно возразил Триродов.
– А для начала разорим то, что есть? – спросил Петр.
– Почему? – с удивлением спросил Триродов.
Странно волнуясь, говорил Петр:
– «Товарищеский» раздел чужой земли на дармовщинку поведет к страшному падению культуры и науки.
Триродов спокойно возразил:
– Не понимаю этой боязни за науку и культуру. И та, и другая достаточно сильны, и обе за себя постоят.
– Однако, – спросил Петр, – культурные памятники разрушаются довольно охотно тем хамом, который идет нам на замену.
– Культурные памятники не у нас одних погибают, – спокойно возражал Триродов. – Конечно, это печально, и надо принять меры. Но страдания народа так велики… Цена человеческой жизни больше цены культурных памятников.
И так разговор быстро, по русской привычке, перешел на общие темы. Говорил больше Триродов, спокойно и уверенно. Его слушали с большим вниманием.
Из всех пятерых только один Петр не был увлечен гостем. Враждебное, чувство к Триродову все более мучило его. Он посматривал на Триродова с подозрением и с ненавистью. Его раздражал уверенный тон Триродова, его «учительная» манера говорить. Весь разговор Петра с Триродовым был рядом колкостей и даже явных грубостей. Рамеев с плохо скрываемою досадою посматривал на Петра, но Триродов словно не замечал его выходок и был спокоен, прост и любезен. И под конец Петр принужден был смириться и оставить резкий тон. Тогда он замолчал. Сразу же после того, как Триродов простился, Петр ушел куда-то, очевидно избегая разговора о госте.
Глава восьмая
День был жаркий, душный, безветренный. Бессильно распластался он под злыми очами-стрелами свирепого Дракона. Кое-кто из горожан искал прохлады на поплавке – так называли в Скородоже буфет на пароходной пристани. На этом поплавке под полотняным навесом было не так знойно и порывами от воды веяло прохладою.
Петр и Миша были в городе – что-то покупали. Зашли на поплавок и они – выпить лимонаду. Только что пришел пароход, снизу, из большой реки, от торговых городов. Он разгружался, – выше река становилась мелка, пароходы не ходят. На поплавке стало на короткое время суетливо и шумно. За столиками сидело несколько горожан и приезжих – чиновники, помещики. Они пили вино и беседовали громко, но мирно, кричали по деревенской привычке, – и потому слышно было, что многие разговоры так или иначе касались политических тем.