Триродов возражал:
– Пойми, Елисавета, что там более готова почва, и там полезнее будут люди, как я, наклонные к мечтам и утопиям, страстно пожелавшие мечту претворить в действительность. Все, что в жизни прекрасно, становилось действительным через мечту и через волевое напряжение. Судьба дает мне в руки могучий рычаг, и я должен за него схватиться.
Елисавета сказала:
– У власти там должен стать пролетариат.
– Да, – сказал Триродов, – но теперь у власти могли бы стать только интеллигентные вожаки пролетариата, сочувственники, не вышедшие из рабочей среды, а потому и мало ее понимающие. А я по моим душевным устремлениям, отчасти и по моему происхождению и воспитанию – истинный пролетарий. Так случайно, что у меня деньги есть.
Елисавета спросила:
– Но и ты – чужой для них всех. В лучшем случае ты будешь только бесполезным сочувственником.
Триродов упрямо говорил:
– Судьба влечет меня. Я хочу быть королем. И я буду им. Хотя бы уже для того, чтобы не выбрали Танкреда. Чтобы преодолеть, победить, сделать по-своему, над миром случайностей вознести знак моей воли. Чтобы расширять жизнь, умножать ее.
Елисавета повторила свой вопрос:
– Но тебе-то самому зачем нужна эта корона?
Триродов сказал улыбаясь:
– Кому же и носить венцы, как не поэтам!
Елисавета сказала тихо и так уверенно, как будто это был приговор судьбы:
– Это – невозможно.
Казалось, что Елисавета одарена жестоким предвидением Кассандры, что невозможность его замысла видна ей.
Триродов сказал решительно:
– Я должен царствовать! Тот, кто знает верный путь, должен быть увенчан.
Елисавета говорила:
– Это заблуждение. Меня пугает узость этой мысли.
– Да, – сказал Триродов, – пусть это и заблуждение, и узость мысли. Но и то заблуждение, что я живу здесь, томлюсь в этом пределе, словом, что я – Георгий Триродов. И в этом еще большее, на мой взгляд, заблуждение.
Елисавета спросила:
– Почему?
– Потому, – говорил Триродов, – что прикованность вселенского самосознания к такой ничтожной точке поистине ужасна.
Он говорил долго и страстно.
Наконец Елисавета была полуубеждена. Она сказала нерешительно:
– Конечно, я понимаю, что можно сделать и этот опыт.
И потом, более решительно и смело, она сказала:
– Я буду с тобою везде, куда ты пойдешь, и никогда тебя не оставлю.
Елисавета обняла Триродова и прижалась головою к его, груди. Он целовал ее и ласкал, но ему было грустно. Он видел, что и полусогласие Елисаветы ненадежно, что многие еще будут между ними споры. А споры были для него тягостны.
Равнодушие Елисаветы было горько Триродову. Обезволивало его.
Был узел противоречий в том, что Елисавета – его невеста.
Елисавета сказала:
– Как странно, что ты этого хочешь! Ведь ты же не ищешь славы?
Триродов с удивлением посмотрел на Елисавету. Этот порядок мыслей теперь был для него совершенно чужд. Он переспросил:
– Славы? Зачем же мне слава?
Елисавета покраснела почему-то и сказала нерешительно:
– Слава влечет к себе многих. Должно быть, в ней есть какой-то сильный соблазн.
Триродов говорил досадливо:
– А кто славен? Певица кабацких песен, сладкий тенор, претенциозный романист, человек, сделавший крупный скандал, человек, создавший вокруг себя удачливую рекламу. Чего она стоит, эта слава, вырванная у тупой, злой толпы! С каким злорадством ловят люди вести о каждом неловком шаге того, кто вознесен ими! и как они грызут и травят вознесенного, когда пошатнется его утлый пьедестал! Нет, мне славы не надо.
Тихо сказала Елисавета:
– Есть чистая слава.
Но мечтательная кротость ее синих глаз говорила, что Елисавета думает теперь о чем-то ином.
Триродов видел, что Елисавету больше занимают мысли о их будущей жизни вдвоем, чем об его внезапных планах. Он спросил:
– Ну, что у вас дома?
Елисавета сказала тихо и радостно:
– Я сегодня опять разговаривала с Петром об Елене, и довольно долго. Потом с Еленою мы говорили о нем.
Триродов спросил:
– И что же он?
С улыбкою тихой грусти сказала Елисавета:
– Петр не может простить мне мою невольную измену. Но теперь он очень увлечен Еленою. У него более ясное настроение. И Елена рада очень. Когда я уходила, я хотела позвать ее с собою. Но она разговаривала с Петром. И мне кажется, что этот разговор будет для них обоих значительным.
Триродов сказал:
– Они будут счастливы.