Елена тихонько вскрикнула, засмеялась, зарадовалась, охватила шею Петра быстрыми, горячими руками, голыми, стройными, и целовала его лицо, орошая его забавными слезинками. Она говорила:
– Как же ты один поедешь, противный!
Петр ответил весело:
– Так и поеду. Возьму чемодан и поеду.
Елена спрашивала:
– А тебе будет скучно без меня? Или ты меня позабудешь? разлюбишь? Будешь веселиться с другими девчонками?
Петр говорил смеясь:
– Не позабуду. Не разлюблю. Буду скучать и плакать.
Елена воскликнула с радостным укором:
– Ну, какой ты! Смеешься! Хочешь от меня отделаться? Так вот же, – и я поеду с тобою. И пожалуйста, не спорь.
Петр весело говорил:
– Хорошо, если тебя дядя отпустит, так в Норвегию и в Англию я тебя возьму, уж так и быть. А осенью сюда привезу.
Елена настаивала:
– Нет, я и в Петербург с тобою поеду.
Петр спросил:
– А что ты будешь делать в Петербурге?
Елена с легким вздохом сказала:
– Учиться. Дело известное, – поступлю на какие-нибудь скучноватые курсы и буду прилежно изучать филологию. Правда, прилежно.
Глава семьдесят восьмая
Ночь была опять с Триродовым, – спокойная, мудрая подруга, покровительница одиноких, неторопливых дум.
Один Триродов сидел у себя за большим письменным столом в своем кабинете. Он долго думал о своем замысле. И наконец решился приступить к его исполнению.
Триродов взял большой лист синей, плотной почтовой бумаги. Уже не было колебаний в уме Триродова. Сердце его билось спокойно, как всегда. Как всегда, стройно и спокойно развертывались его мысли.
Триродов писал первому министру королевства Соединенных Островов о своем желании выступить кандидатом на вакантный престол королевства.
Внимательно и долго обдумывал Триродов мотивы своего выступления. Он писал, не торопясь, всю ночь. Несколько раз переписывал свое письмо. Почему-то приятен был Триродову легкий, стройный звон французских фраз.
Настало утро, легкое, благоуханное, росистое. В открытые окна кабинета повеяло раннею, свежею радостью. Свет электрических свеч побледнел в розовеющем быстро очаровании зари. В саду и в вышине поднялся ликующий птичий щебет и гомон.
Триродов сам пошел в почтовую контору, в город. Шел легко и быстро, обгоняя неторопливые по дороге серые телеги со спящими мужиками и румяно-хмурыми рабами, везущими в город на продажу свой нехитрый товар. Телеги громыхали, подымая облака серой, сорной пыли. Лошади, лениво ступая, косили умные глаза на перегонявшего их человека в светлой одежде. Пахло дегтем и гарью.
В городе, около лавок и на базарах, уже толпились и шумели кухарки и хозяйки, перенося с места на место вороха пыли и груды тусклых слов.
В почтовой конторе, как всегда, пахло противно. Было душно, накурено, наплевано, насорено. Люди стояли все больше грязные, оборванные. У нескольких окошечек стояло по длинному хвосту, и в каждом хвосте шипело много злости и нетерпения.
Наконец и Триродов добрался до окошечка и подал свое письмо.
Чиновник, подслеповатый, вялый молодой человек, долго и внимательно рассматривал конверт. Потом стал перелистывать какую-то трепаную справочную книжонку.
Триродов нетерпеливо спросил:
– Ну что же? В чем дело? Я и так здесь долго стою.
Чиновник нерешительно сказал:
– Не знаю, можно ли принять.
Триродов спросил с удивлением:
– Да почему же может быть нельзя?
Чиновник вялым, тягучим голосом говорил:
– Да не знаю. Как-то не приходилось никогда к таким лицам. Да вы с ним знакомы?
Триродов сказал с досадою:
– Еще бы, закадычные друзья! Да вам-то какое дело?
Чиновник спросил:
– Это у вас деловое письмо? По делу то есть, я спрашиваю?
Триродов сказал:
– А этого вам не надо знать.
Чиновничек долго еще сомневался, вертел конверт, ворчал что-то.
В хвосте роптали.
Сидевшая за окошечком рядом маленькая, полненькая девушка с веселыми, карими глазами улыбнулась, углубляя на своих щеках забавные ямочки, и посоветовала чиновнику:
– Да вы спросите у Никифора Петровича. Он, верно, знает. – Триродов смотрел на нее и думал, что много веселости надо иметь в душе для улыбчивости в этом тусклом, сорном и зловонном месте. Или уж очень привыкла?
Чиновничек жалобным голосом позвал:
– Никифор Петрович, взгляните, пожалуйста, можно ли принять.
Подошел другой чиновник, постарше, внимательно оглядел конверт, посмотрел из-под очков, вскинув их на лоб, на Триродова и авторитетно решил: