Маркиз Телятников приехал в город Скородож, между прочим, и за тем, чтобы повидать Триродова и поговорить с ним по секрету о новых способах сохранения жизни. Маркиз Телятников думал, что у Триродова есть жизненный эликсир. Поэтому в первый же день велел пригласить к нему Триродова на завтрак.
Триродов посетил маркиза Телятникова. В это время маркиз был очень занят: он просматривал бумаги и, чтобы не заснуть над ними, сосал конфекты, привозимые ему ежедневно из Харькова от Пока. Поэтому он принял Триродова несколько рассеянно, поговорил с ним несколько минут, принимая его то за губернатора, то за прокурора, то за испанского посла, и наконец отпустил, не сказавши, зачем Триродов ему понадобился. Но через два дня, к общему удивлению, маркиз отдал Триродову визит.
На этот раз маркиз Телятников был очень внимателен и благосклонен к Триродову. С большим удовольствием обозрел его дом и любовался видами с высокой башни. Они долго разговаривали. Оказалось, что маркиз знавал многих предков Триродова. В долгом разговоре перебрали всю родословную. Вспоминая прадеда Триродова, маркиз Телятников с видимым удовольствием говорил:
– Я и сам – вольтерианец.
Но сейчас же, вспомнив, что дед Триродова был женат на своей крепостной, маркиз с неодобрением говорил другое:
– Белая и черная кость очень между собою различны.
Триродов сказал:
– Простому народу плохо жилось в дни вашей молодости, ваша светлость.
Маркиз строго спросил:
– А теперь ему хорошо жить?
– И теперь плохо, – сказал Триродов, – а тогда было еще хуже.
Маркиз Телятников возразил:
– Где плохо, а где и хорошо. Умный помещик видел в крестьянине рабочую силу и заботился об его благосостоянии.
Триродов сказал:
– Было среди помещиков много жестоких деспотов и насильников. Страшно читать о их зверствах.
– Да, – согласился маркиз, – были звери. А теперь их нет? Вот эти дамочки свирепые, что одна другую кислотою обливают, глаза друг дружке выжигают, маски свои уродуют, – это не звери? Девку на конюшне выдрать или сопернице навек лицо обезобразить – что слаще?
Триродов сказал:
– Да ведь за это теперь и судят.
Маркиз сделал презрительную гримасу.
– Какой это суд! – сказал он. – Оправдывают. Да и в старые годы не одни помещики – и из крестьян были живодеры. Приказчики, бурмистры, старосты больше утесняли мужика, чем господа природные. А теперь кто жесточе всех бьет? Кто детей да жен смертным боем колотит? Погромы кто устраивает? Кто конокрадов до смерти заколачивает? Мужики. Насильников, правда, надо было раньше обуздать. Но и народ рано освободили, и глупо. Без опеки оставили. Разорились все.
Маркиз Телятников подумал и вдруг заявил:
– Кормить голодающих – безнравственно.
Триродов спросил с удивлением:
– Почему, ваша светлость?
Маркиз сказал:
– Кормильцы-то эти одною рукой кормят, другою прокламации раздают. Я это строго-настрого запрещу, все эти фармазонские столовые.
Триродов возражал. Маркиз не слушал, – задумался о чем-то. Тогда Триродов заговорил о своем. Сказал:
– Чиновники здешние меня преследуют.
– Чиновники? Я их презираю, – сказал маркиз Телятников.
Триродов рассказал маркизу Телятникову о том, как администрация решила закрыть его школу и приют. Маркиз выслушал и спросил:
– А детей куда?
Триродов пожал плечами и сказал:
– Не знаю.
Маркиз лаконически промолвил:
– Спрошу.
Триродов спросил:
– Может быть, ваша светлость, найдете возможным сказать, чтобы мне разрешили опять открыть эту школу?
Маркиз Телятников, не задумываясь, сказал так же коротко:
– Скажу.
И вставил кстати свое любимое выражение:
– В России все можно. Надо только все доделывать до конца. Я и от своих подчиненных так требую. Не доделает – покараю, переделает – сильно защищу.
Потом маркиз заговорил о жизненном эликсире. Он говорил:
– Умирать не хочется. Я бы еще пожил. Старость – лучшее время жизни. Живи себе да живи.
Триродов обещал изготовить снадобье для продления жизни. Но сказал:
– Должен предупредить, что я не могу поручиться за последствия.
Маркиз полюбопытствовал:
– А какие могут быть последствия?
Триродов не успел найти достаточно приятной формы для ответа, как уже маркиз догадался. Он лукаво подмигнул Триродову и сказал:
– Прожив с мое, можно и рискнуть. Двух смертей, говорят, не бывает, а одной не миновать.