– Если вы вооружитесь, то ваши противники скажут, что вы начали вооруженное восстание. Хотите ли вы этого? И что вы на это скажете?
Чей-то резкий голос, по-видимому женский, торопливо выкрикнул:
– Провокаторский вопрос.
Председатель взялся за звонок. Триродов продолжал:
– Для вооруженного восстания вы слабы. Вы не можете сражаться с правительственными войсками. Вы не находитесь в связи с другими революционными силами страны и даже ничего верного и положительного о них не знаете. Вы – не часть великого целого, а малое стадо, может быть, и готовое умереть, но, однако, готовое ли? Вы и сами чувствуете свою слабость и потому вы говорите, что вы – не революционеры, а милиционеры, что вы не нападаете, а только защищаетесь. Но поражение защищающегося – только вопрос времени и зависит только от настойчивости врага. Побеждает всегда нападающий и сильный. А за то, что у вас в руках оружие, вас будут убивать. И после вашей смерти кто-то недобрый и вечно искушающий посмеется над вами и скажет: «Поднявший меч от меча и погибнет».
Громадное большинство собравшихся было за милицию. Речь Триродова слушали угрюмо. Наконец зашикали и засвистали. Триродов хотел продолжать. Но шум возрастал. Тонкий женский голос опять крикнул:
– Провокатор!
Кто-то оживленно и злобно кричал:
– Он на жалованьи у правительства.
Чей-то измененный, глухой голос прорычал из темного угла:
– Он икону украл.
Триродов подошел к председателю. Сказал:
– Разве вы не слышите этой брани и клеветы по моему адресу?
Тумарин глянул на Триродова злобно и грубо протянул:
– Ну?
Триродову стало весело. Долговязый врач показался ему маленьким дерзким мальчиком. Захотелось погладить его по голове. Триродов ласково, как говорят с детьми, сказал:
– Вы бы призвали их к порядку.
Угрюмый врач продолжал дерзить:
– Ого! Рты зажать хотите, королевские привычки загодя усваиваете! У нас этот номер не пройдет.
Триродов сошел с эстрады. Лохматые молодые люди в блузах, подпоясанных ремешками, и девушки с раскрасневшимися некрасивыми, но очень умными лицами, какие бывают только у недалеких людей, свирепо кричали ему в лицо бранные слова. Одна курсистка в красной кофточке, когда Триродов проходил мимо нее, сложила руки рупором и пронзительно засвистала. Малый с глянцевитыми волосами, похожий на приказчика, крикнул:
– Вы запугать нас хотите. Да мы не такие трусы, как Лабазников.
Говоривший напоминал злосчастную судьбу одного здешнего купца.
Сын богатого купца-домовладельца Лабазникова, мальчик лет семнадцати, шалун, проводивший большую часть своего свободного времени на дворе и на улице около отцовских лавок и амбаров, заметил у забора в своем дворе какую-то бумагу. Это была занесенная ветром или кем-то подброшенная прокламация. Одна из тех, которых было тогда много.
Мальчик прочитал прокламацию. Не очень много в ней понял – его образование не пошло дальше городской школы, – но почуял в ней ущерб своего классового интереса. Он сообразил, что приказчикам и мальчишкам из лавки показывать ее не след. Отдал ее отцу.
Отец тоже прочитал. Понял столько же. Решительные выражения прокламации навели на него страх. Он отнес ее квартиранту, казначейскому чиновнику.
Чиновник, вернувшись со службы и пообедав, облекся, по обыкновению, в широкий бухарский халат, надел мягкие высокие татарские сапоги и сел у окна читать газеты и смотреть, что делается на улице. Лабазников показал чиновнику прокламацию. Спросил:
– Что мне с нею сделать? Так как мы в гимназиях не обучались, то мне что-то и невдомек.
Чиновник в халате взял прокламацию, молча повертел ее в руках, сурово посмотрел на Лабазникова и не читая возвратил помятую серую бумажку. Лабазников испугался. Не посмел расспрашивать. С тем и ушел.
После того Лабазников стал задумчив и пуглив. Плохо спал, мало ел, с тела спал.
Недавно во двор к Лабазникову пришла санитарная комиссия для осмотра. Лабазников очень испугался. Вышел на двор. Прячась от посетителей, стал рыть заступом яму. Он шептал побелевшими губами:
– Прокламацию надобно спрятать.
Теперь Лабазников совсем помешался. Он постоянно прячет что-то. Ему все чудятся обыски.
В числе говоривших за милицию Триродов с удивлением узнал молодого телеграфиста Ценкина, большого любителя театра. Ценкин прежде посещал иногда Глафиру Конопацкую, хотя и не записывался ни в одну из ее темных организаций. Он был деятельным членом товарищества для устройства спектаклей в народном доме.