По дороге Кудряшев умер. От загрязненной землей раны открылся столбняк. Мучился страшно. Но до самой смерти был в полном сознании. Еще только за несколько часов до конца, в минуту временного облегчения, он говорил мне: «Петлюра может радоваться – я последний». Я не совсем поняла его, но мне пояснили. Брат его был повешен гайдамаками; отец и мать убиты при налете на их хутор банды – за то, что он был курсантом. А теперь умер и он сам. Я в первый раз видела, Коля, как умирает человек.
К городу мы подплывали на рассвете, измученные нравственно и издерганные. Твои родители встретили меня очень хорошо, в особенности тетя. Всегда много разговоров и расспросов о тебе. Ругают за то, что мало пишешь.
Теперь я здесь, а ты далеко на фронте. Ясно решить, что я буду делать, еще не могу. Однако чувствую, что должна что-то делать. Мне хочется работать, мне хотелось бы, чтобы моя работа была горячая и увлекающая и хоть сколько-нибудь похожа на нашу киевскую. Но в здешней обстановке придется, конечно, довольствоваться той, какая есть…»
Здесь в письме следовал перерыв, и начато оно было двумя днями позже.
«Коля! – писала Эмма. – Коля, неужели правда – все кончено, неужели наше проиграно? Я говорю наше и хотя еще для него ничего не сделала, но верю, что сделаю еще. Неужели они победят? Недавно только сдали наши Воронеж, а сегодня заняли белые Орел. Так близко от Москвы. Мне все-таки не верится, хотя кругом много шепчут. Мне кажется, что армия сдержит удар, как бы тяжел он ни был.
Я пишу тебе… А может быть, тебя уже и нет? Я знаю, что ты на это скажешь. То же самое, что на окошке перед отъездом. За это я тебя еще больше ценю. А все-таки тяжело. Может быть, в этом и нет логики.
Прощай! Пиши, когда будет время. Сереже и Владимиру мой теплый привет.
Эмма»
Глава 6
Ночью за краем деревушки, под черным голым кустом и призрачной березой, две тени – часовой и подчасок.
Ходит часовой Стась, прячет шею в поднятый воротник. Ходит по натоптанной тропе и ругается:
– Пес бы побрал командиров наших! Виданы ли дела, чуть што – разведчиков на посты посылать, точно и без того работы мало.
Прислонившись к стволу березы, подчасок неторопливо отвечал:
– Правда, брат. Холера их возьми! Конешно, правда. А только ведь людей в полку не хватает…
– «Не хватает»! Тебе, чертова кукла, хорошо разговаривать! – Он с завистью посмотрел на овчинный тулуп и теплые валенки, которыми снабдил того хозяин. – Тебе хорошо!.. А меня цыганский пот прошибает.
Шинелишка на нем в самом деле была плохонькая, короткая; ботинки одеревенели, обледеневшие подошвы не гнулись.
– Ну скажи пожалуйста! Кака к хренам война! Германскую с самого начала до конца отбубнил, а такого никогда не видал. Ни тебе обмундировки, ни жратья… Кака, к черту, война?
– Самая, брат, настоящая! Ты возьми, к примеру, пленного раньше поймали. Что тебе? Ни холодно, ни горячо. Посмотришь для интересу – человек как человек. А ну-ка, теперь захвати казака или офицера. Так бы ему глотку перервал! А уж сам попадешься – держись только, с живого шкуру спустят.
Помолчали немного.
– Давай закурим, что ли?
– Давай!
Окоченевшие руки слушались совсем плохо, и бумага с табаком не свертывалась. Когда свернули, присели на корточки, зажгли под полой шинели спичку и, спрятавши цигарки в рукава, курили долго, с наслаждением.
– Крепок у тебя табак-то, слезу прошибает.
– Крепок. Хозяин горсти две в кисет насыпал. Добрый мужик!
– Все они теперь добрые. Их нынче…
– Смотри! Белые!
Далеко впереди, на фоне чистого голубоватого снега, показались приближающиеся точки – человек 15–20.
– Беги в команду… Пулемет пускай тащат… Скорее только!
Сбросив шубу, что было духу пустился подчасок к одной из крайних хат.
Сергей только собирался растянуться отдохнуть на соломе, как влетел подчасок с криком:
– Скорей! Белые!
– Встать живо!
Разом опустела изба, и через пять минут взвод разведки был рассыпан по окраине, а пулемет притаился на снегу.
– Сергей, – спросил, подбегая, Владимир, – а мне своих людей не выводить?
– Не надо!.. «Дураки! – подумал он, вглядываясь перед собой. – Прут кучей. Все под пулеметом будут».
– Поглядите-ка! Ровно что-то тащат, – заметил кто-то. – Вон в середке.
– Должно, кольта.
– На што разведке кольт?
Видно было, как все остановились, только два, отделившись, пошли вперед по дороге.
– Дозор, должно быть.