Крок рассмеялся.
— Как не быть слухам, если ваша милость с излишней поспешностью начинает поиски и этим будоражит всю округу. Вы роняете маленькое семечко, а сплетня подбирает его и возвращает в виде целого куста. Конечно, сейчас вас терзают ужасные предположения, а по существу ничего не случилось, кроме того, что графа Бутлера нет в Бозоше и где он — неизвестно.
— Все же вы милейший человек, Крок. Вы почти успокоили меня; я даже не чувствую больше колик. Черт бы подрал этого доктора! Уж и не знаю, что теперь сказать ему. — И Фаи озабоченно почесал затылок. — Ну, так вы беретесь разыскать графа? Только втайне, без всякого шума.
— Я берусь за все, что приносит деньги.
— И немедленно приступите к розыскам?
— Немедленно. Но, с вашего разрешения, я хотел бы допросить прислугу замка.
— Готов вам содействовать во всем. Распоряжайтесь слугами, экипажами, лошадьми, только спешите, спешите!
— Через двое суток вы будете знать, где пребывает граф.
— Буду вам крайне признателен… И вы останетесь вполне довольны, папаша Крок. Эхе-хе, что же мне сказать теперь этому доктору?
Папаша Крок без промедления взялся за дело и допросил прислугу замка. Он был ласков и обходителен в обращении, — это покоряло и сразу располагало каждого, с кем он заговаривал. Кроме того, он казался весьма достойным господином и производил впечатление почтенного старца. В его взгляде сквозили кротость и доброта, — господь бог иногда по необходимости и злодеям придает обличие добрых людей. Платье Крока тоже никак не соответствовало его душе: весь он, с головы до ног, был одет как настоящий венгерец, а на сафьяновых сапожках даже позвякивали шпоры. И черт не догадался бы, — если только не сам он скрывался под личиной этого человека, — что Крок был когда-то сыщиком в Вене и что по его вине отправилось на эшафот много венгерских патриотов.
Слуги не могли сообщить ничего существенного. Граф пробыл здесь три-четыре дня и за это время не общался ни с кем из посторонних; не было в замке и гостей.
— Где жил граф?
— В комнатах, что выходят на солнечную сторону.
— Проведи-ка меня туда, сынок, — попросил Крок камердинера.
Папаша Крок перерыл все в комнатах, но ничего не обнаружил.
— Кто здесь обычно подметает?
— Служанка.
— Она красива, сынок?
— Что вы, безобразна!
— Ну, слава богу, — проговорил папаша Крок с наигранным облегчением, — по крайней мере, мне не грозит опасность, если ты пришлешь ее сюда.
Камердинер прыснул со смеху и немного погодя втолкнул в дверь женщину лет шестидесяти, вдову одного из батраков.
— Ну, сестричка, кажись, ты убираешь здесь?
Тут старуха ни с того ни с сего послюнявила пальцы и принялась приглаживать ими волосы на голове.
— Я.
— Не выметала ли ты, сердечко мое, после графа каких бумаг? Изорванных и измятых бумажек, понимаешь, на которых было что-нибудь написано?
— Очень даже может быть.
— Не могла бы ты разыскать их? Коли ты это сделаешь, славной будешь бабенкой!
— Обязательно найду. Весь сор отсюда мы выбрасываем в большой ящик. А здесь так редко приходится подметать, что старый мусор еще и сейчас там.
— Ну-ка, сбегай, душа моя!
И старая карга проворно выскользнула из комнаты; пробегая по коридорам, она не устояла перед искушением расхвалить слугам, толкавшимся без дела, этого любезного старого господина: «И слова и обхождение его такие благородные!..»
Вскоре служанка вернулась и принесла в переднике целую кучу обрывков бумаги. Запершись в комнате, папаша Крок сложил из этих клочков часть письма, гласившего: «Милая Пирошка, удивляюсь, что ты не пишешь. Ведь не запретили же тебе и переписку? Это было б ужасно!» На том письмо и обрывалось. Затем Крок восстановил другой отрывок письма. «Милая моя Пирошка! Днем и ночью терзаюсь я мыслью, что ты меня не любишь, ведь если б любила, то писала бы мне. Ты знала бы, что в моем горе не может быть иного утешения. Неужели тебе запретили переписку? Было бы ужасно…» И это письмо осталось недоконченным. По-видимому, графа не удовлетворяло начало, и он разрывал письма. Таких вариантов Крок нашел около шести: во всех — более или менее складно — излагалась одна и та же жалоба.
И все же одно письмо, по-видимому, удалось Бутлеру, и он отослал его Пирошке. В мусоре нашлись обрывки и другого послания, написанного женским почерком. Папаша Крок склеил и эти клочки и с большим трудом прочел следующее:
«Мой милый племянник!
Молю господа, чтоб это письмо застало тебя в добром здравии. Пирошка больна, твои письма только волнуют ее. Ты же знаешь, какая она, бедняжка, нежная. Пощади ее, если она дорога тебе, и люби ее честной любовью. Не сердись, что я так говорю, мой милый Яника, и что письмо к ней я нераспечатанным отсылаю обратно через твоего верного слугу. Послушайся меня, свою тетку, которая молит о твоем благе господа, подвергшего тебя суровому испытанию. Я не хочу, чтоб на доброе имя нашей кроткой овечки, которая и так достаточно страдает (ведь она и болеет-то из-за тебя, милый сынок), пала хоть часть той тени, которую навела десница Господня на ваше счастье. Правда, счастье может вернуться, и оно вернется: у господа бога ведь две руки, и другая — не бойся, сынок, — не отсохла, и он еще коснется вас ею. Но добрую славу, сын мой, этот драгоценнейший клад каждой девушки, нельзя возвратить. И если она с самого начала окажется запятнанной, то никогда уж не сможет считаться безупречной. Что сказали бы люди, если б Пирошка переписывалась или встречалась сейчас с тобой? Вам-то, больше чем кому-либо, надлежит избегать друг друга. Этого требует и светское приличие, и отец дочери, оставивший Пирошку на мое попечение. Сам он старается для тебя в Буде, и ниспошли ему на это господь сил, здоровья и удачи и избави его и всех нас от лукавого (ты ведь понимаешь, о ком я думаю). Мне больно, что по той же причине я не могу позвать и тебя к нам. А как красив наш сад после вчерашнего дождя! Правда, удача сторонится нас сейчас. Часть фруктовых деревьев вымерзла, а Мотылек — верховая лошадь нашего сына Жиги, прыгая через изгородь, напоролась на кол. Ой, какая суматоха царит теперь в доме! Я даже рада, что живу у Хорватов. Хорошо, если б ты осторожно сообщил Жиге о несчастье с Мотыльком, потому что ни я, ни старик не решаемся написать ему об этом. Тысячу раз целует тебя