Однако его ожидания оказались напрасными: посланные в погоню гусары вернулись домой ни с чем.
Вечером все же пришлось отправиться в этот печальный путь. Поверх повозки, на ароматном сене, растянулся Жига Бернат. Двое слуг с фонарями в руках шагали рядом, ибо дороги в Хевеше были в скверном состоянии; поодаль рысцою трусили восемь гусар.
Так и двигались они потихоньку, никто из встречных и не подозревал, что везут на телеге. Ехали шагом. Четверка лошадей могла бы идти и рысью, но сено на повозке, хотя и было прижато бастриком, на ухабах разъезжалось в разные стороны, так что слугам то и дело приходилось оправлять воз. А ночь была темная, хоть глаз выколи. Правда, в небе порой появлялся узенький серп луны, но скоро его снова скрывали медленно ползущие по небу тяжелые черные тучи.
Жига Бернат дремал, выкопав в сене небольшое углубление, но уснуть не мог, так как телегу то и дело подбрасывало на ухабах.
— Не тужите, барич, что не можете заснуть, — утешали слуги, — зато крепко спит тот, внизу.
До полуночи не случилось ничего, а в полночь один из фонарщиков вдруг как заорет благим матом. Он отшвырнул фонарь с такой силой, что тот разлетелся вдребезги, и помчался сломя голову назад к городу. Бернат вздрогнул и проснулся. Другой фонарщик кричал вдогонку своему товарищу:
— Ишток, постой! Что с тобой?! На стекло, что ли, наступил? (Ночь была теплая, и слуги шли босиком.)
Но Ишток не отвечал и с диким воплем бежал дальше. Тогда его товарищ покачал головой, осмотрелся, осветил телегу и местность вокруг, но ничего не обнаружил. Жига соскочил с повозки и приказал вернуть Иштока. Парень, как видно, рехнулся, но гусары быстро поймают его и приведут обратно.
Как только повозка остановилась, в ночной тишине послышался конский топот, а еще немного погодя голос Иштока, о чем-то взволнованно рассказывавшего гусарам.
— Ты что, с ума спятил? — прикрикнул на него Бернат, когда гусары приблизились вместе с фонарщиком.
— Иезус-Мария! Так вы еще живы? — удивился тот. Гусары захохотали, а Ишток ухватился за поводья лошади, прижался к ней и, выбивая зубами дробь, охал и непрестанно крестился.
— Боже, боже! Милостивый боже!
— Что такое ты увидел?
— Как что? Его милость ногу высунул.
— Какая его милость?
— Покойный господин Хорват! Клянусь богом, я видел его сапог и кусок штанины!
— Ты дурень! — корил его старый гусар Йожеф Бордаш. — Он-то уж никогда больше не высунет ноги, потому что сегодня я собственными руками опустил над беднягой крышку свинцового гроба.
Глупости! Приснилось тебе все это, — успокаивал Иштока Жига.
— Нет, барич, могу на распятии поклясться! Я не из тех людей, что боятся собственной тени. Участвовал в трех сражениях, меня сам генерал Хадик * грамотой наградил. Видел я, святая правда, видел! Да я могу и то место показать, откуда он ногу высунул. Посвети-ка, сюда, кум Фитинг.
Фитинг подошел и осветил заднюю часть возка. Там и в самом деле виднелось отверстие, через которое могла высунуться нога привидения. Один из гусар лихо выхватил саблю и с шутливой небрежностью сказал:
— А ну, пощекочу я это привидение, хоть у меня и нет грамоты за храбрость от генерала Хадика! — И с этими словами он дважды ткнул саблей в сено.
Послышался глухой стон, а затем громкий рев. Все содрогнулись, даже у Жиги Берната холодок пробежал по спине, а воинственный молодой гусар от страха выронил саблю из рук.
Все были страшно перепуганы, и даже одна из лошадей, словно поняв, в чем дело, зловеще заржала и принялась биться в упряжке. Только старый Бордаш не отступил; покрутив свои седые усы, он громким голосом, точно парламентер, обратился к привидению:
— Послушай, дух! Обращаюсь к тебе, во имя отца, сына и святого духа! Лучше добром скажи, что тебе нужно. Если ничего тебе не нужно — иди с богом, а не то я сейчас выпалю в тебя из карабина.
О чудо из чудес! Дух ответил, да таким глухим голосом, словно он шел откуда-то из-под земли:
— Ой-ёй-ёй! Я не дух, а всего лишь Видонка!
— Видонка!
Лица у всех сразу просветлели, раздался громкий смех.
Более приятного и веселого разрешения всей этой истории и желать было нельзя. Только гусар, выронивший из рук саблю, чувствовал себя неловко. Зато фонарщик Ишток возгордился, потому что в конце концов он оказался прав, утверждая, что видел ногу. Однако больше всех радовался Бернат: отыскался, наконец, этот ценный свидетель.
— А ну, вылезай! — гаркнул он.
Видонка не заставил себя упрашивать, высунул одну ногу, потом другую, а затем, извиваясь, как червяк, выполз сам.