Она чистосердечно призналась, что в Эгере перед судом каноников дала ложные показания: граф Бутлер не хотел жениться на барышне Дёри, отшвырнул обручальное кольцо и угодил ей, Симанчи, в глаз; с тех пор каждое полнолуние она чувствует боль в виске. Граф вырвал свою руку у невесты, не раз повторяя, что она не нужна ни душе его, ни плоти…
Некоторое время это признание передавалось крестьянами из уст в уста под большим секретом; никто не решался говорить о нем открыто из боязни перед Дёри. Однако почтенный Тоот не счел за труд собрать свою котомку и отправиться в путь к тому, кого оно так интересовало. Поскольку граф Бутлер был в отъезде — в Пожони, на сессии государственного собрания, трактирщик поспешил в Борноц, к его невесте, которая вот уже третий год носила траур по своему отцу.
Ах, и до чего же хороша была эта маленькая Пирошка! Никогда в своей жизни не забудет ее старик Тоот. А как она была любезна с ним, как благодарила его! Ему стряпали самые лакомые кушанья, расспрашивали, что и как он любит, словно герцог какой остановился у них в доме; не хотели отпустить из дому на ночь глядя (старик-то пришел к ним поздним вечером), спать его уложили в роскошную постель, и сама Пирошка шла впереди со свечкой, провожая в отведенную ему комнату.
Наш бедный Тоот долго отказывался принимать все эти знаки внимания, смущался, не зная, как себя вести. В комнате он то и дело натыкался на всевозможную мебель, поминутно повторяя, что дело-то не стоит и разговоров, что молодой граф — его хороший знакомый, что сейчас, мол, он свободен от полевых работ и забрел сюда больше прогулки ради. Есть он тоже не очень-то хотел, а при каждом новом блюде вздыхал и сетовал, что-де молодые господа не пожелали тогда съесть у него жареных цыплят, — с этого и начались все напасти.
— Господин Тоот, вы возвратили мне жизнь! — благодарила его барышня и, расшалившись, как маленькая девочка, тут же после ужина забралась на колени к старому Бернату, который принялся ее укачивать. А пожилая госпожа так смеялась, так смеялась, что даже слезы выступили у нее на глазах.
— Старик-то мой, я вижу, еще хоть куда!
Это замечание до того пришлось по душе старому Бернату, что он, хоть на дворе уже была ночь, взял фонарь и сам спустился в подвал (никак нельзя было отговорить его от этого), сказав, что у него в подвале зарыта в песке бутылка токайского вина, которому столько лет, сколько владельцу. Ну, а ему уже немало лет! Вскоре появилась и покрытая паутиной бутылка, которую принес торжествующий Бернат.
— Более дорогого гостя у нас и быть не может, — проговорил старик. — Я всегда сожалел бы, если б распил эту бутылку с кем-нибудь другим.
Бутылку откупорили и вино разлили по бокалам. Хозяйка дома тоже выпила вместе со всеми; Пирошка наполнила ей бокал и произнесла тост в честь почтенного Тоота. Бог знает, что она такое сказала, слова эти он теперь уж забыл, но как только трактирщик заметил, что барышня обращается к нему, одному богу известно, почему у него так защемило сердце, что слезы подступили к горлу, хотя в последний раз он плакал, когда его купала повивальная бабка.
А ночью, когда все спали, бедная барышня своей нежной ручкой принялась писать Фаи и писала почти всю ночь. Она сообщила ему все, о чем поведала перед смертью грешница тетка Симанчи. «За то, что низкие свидетели и злые судьи одну за другой ломали ступеньки на пути к нашему счастью, сам бог подставляет нам теперь спасительную лестницу. Надо снова без промедлений начинать процесс…»
Чтобы не терять ни секунды, внизу дожидался конный гонец, и он понесся сломя голову, спеша доставить письмо в Патак или в Кохань, где мог находиться Фаи.
На рассвете, когда наступило время прощаться с гостем, Пирошка уже была на ногах и выглядела румяной, как яблочко, и веселой, как пташка, которой бросили в клетку кусочек сахара. От этого кусочка бедняжке кажется, что она на воле и покачивается на зеленой ветке. Девушка принялась выспрашивать у Тоота, чем и как она могла бы доставить ему радость. Она упрашивала его принять какой-нибудь маленький сувенир — часы или кольцо, и разложила перед ним столько золотых, вещичек, сколько двадцать сорок не натаскают за всю жизнь.
— Видите, я богата, и мне только приятно будет подарить вам что-нибудь в знак благодарности.
Наш почтенный Тоот густо покраснел и обиженно отодвинул от себя золотые безделушки.
— То, что я сделал, изволите знать, я сделал не ради подарков! Я ведь дворянин, с вашего разрешения!
— И все-таки вы должны принять от меня хоть что-нибудь. Иначе вы меня обидите.