— Четыре дня тому назад.
— Слышал о бедных Бернатах?
— Все на свете преходяще! С тех пор как их нет, словно мир опустел.
Из глаз Бутлера покатились слезы, но старый Фаи поспешил отвлечь его от грустных размышлений.
— Ничего, Борноц остался прежним Борноцем. Ведь ты знаешь, твоя Пирошка сейчас там живет.
Бутлер грустно вздохнул и излил все наболевшее:
— Теперь она уже не моя. Да и как она может быть моей? На земле сотни миллионов людей, и Пирошка скорее принадлежит любому из них, только не мне. Я даже повидаться с ней не имею права.
— Конечно, конечно, — ворчливо заметил старик, — и я тот злой тиран, который стоит на твоем пути.
Бутлер опустил голову и не ответил ни слова. Но господин Фаи подбодрил его:
— Я ведь знаю, как трудно устоять перед искушением. И я когда-то был молод и полон сил. Кто носит платье из легкой газовой материи, не должен подходить к огню, потому что оно вспыхнет. Что вышло бы хорошего, если б ты наезжал в Борноц, если бы по вечерам сидели вы рядышком на канапе? Ну, что ты на меня этак уставился? С канапе ничего бы не случилось, а вот кровь бы заиграла!.. И не удивительно, ведь Пирошка такая хорошенькая, такая милая. Она тут, совсем недавно, пробыла у нас всего какой-нибудь час и так очаровала твою тетушку, что та и до сих пор от нее без ума.
— Не вспоминала она меня?
Как же! Она тоже хотела бы с тобой встретиться, да я отговорил ее.
— Ах, если бы она хоть раз позвала меня!..
— Этого она не сделает, — заметил серьезным тоном Фаи. — ты все еще представляешь ее прежней маленькой девочкой А с тех пор над нашими головами пронеслось десять лет, шутка сказать! Пирошка теперь уже серьезная дама, умная, благовоспитанная, благородная, которая знает, что делает.
— Может быть, она уже и не любит меня? — дрожащим голосом тревожно спросил Янош.
Фаи наморщил лоб и зловещим голосом произнес:
— Ну и хорошо же ты ее знаешь, дружище! Как раз сие упрямство и составляет ее болезнь. До тех пор пока стоит мир — никого, кроме тебя, она не полюбит.
Воодушевленный этим сообщением, Бутлер помчался в Пожонь и, чтобы поддержать назначение Пиркера, поднял на ноги всю свою родню. Однако ультрамонтаны тоже не дремали и, как только заметили, что Бутлеры ратуют за Пиркера, тотчас обратились против него. Снова вспыхнула борьба. Противники Пиркера пустили в ход всех своих тайных союзников: иезуитов, фанатичных аристократок; шансы на победу увеличивались то у одной, то у другой стороны. Бутлер со страстью окунулся в эту борьбу. Сейчас он походил на азартного игрока, поставившего на карту все. И он действительно все привел в движение, даже написал господину Кёви в Патак, изложив ему действия враждующих лагерей и спрашивая совета, что предпринять, к кому обратиться, потому что он хочет и должен победить любой ценой.
Господин Кёви отвечал ему:
«Мой сиятельный друг! Поскольку у вас нет орудий, которые вы могли бы направить на ваших врагов, но есть железные сундуки, целесообразно заставить их заговорить».
Гм! И верно ведь, железные сундуки! Бутлер ударил себя по лбу. Как раньше не пришло ему это в голову?! Ну что ж, пусть заговорят железные сундуки!
— Господин Бот, зайдите-ка на минутку!
Бот вошел и, покачивая головой, наблюдал, как граф, открыв один из железных ящиков, принялся выкидывать из него банковые билеты и золото, пока на столе не образовалась большая груда.
— Сосчитайте, дорогой Бот, много ли тут денег?
Граф Бутлер был простодушным идеалистом и, обладая огромными богатствами, не знал цены деньгам.
— Здесь очень много денег, ваше сиятельство.
— Ну, так вот что: соберите их, отнесите к моему поверенному и скажите, что я дарю эти деньги на Академию Людовика *. Слышали вы о такой?
— Еще бы, она находится под самым Пештом, в усадьбе семьи Орци.
— Как по-вашему, сколько молодых людей может ежегодно учиться на эти деньги?
— Думаю, человек двадцать.
— Скажите откровенно, не маловат ли мой дар?
— Напротив, царский подарок.
Первый сундук произвел большой эффект. Видно, есть у профессора Кёви и практическая сметка. Другие магнаты, воодушевленные примером Бутлера, стали тоже кое-что находить в своих глубоких карманах. Они и до этого делали вид, что шарят в них, только на деле всегда оказывалось, что им лишь хотелось почесаться. Кое-где стали развязывать старые чулки. Имя Бутлера завоевало широкую известность. Даже при дворе настроение стало благожелательным.[101]
101
Бутлер пожертвовал на Академию Людовика сто двадцать шесть тысяч пенгефоринтов, что было по тем временам громадной суммой.