Хроника повествует о том, что граф сидел, развалившись в своей коляске, и дремал, а так как большой футляр с драгоценностями мешал ему удобно вытянуть ноги, он взял и вышвырнул его из экипажа.
Эта необычайная выходка поистине барской расточительности, свидетельствовавшая о чрезмерной любви к удобствам, вызвала такую зависть Петера Черновича, другого знаменитого в те времена мота и прожигателя жизни, что он стал врагом Бутлера.
А ведь это дурачество графу ничего не стоило, потому что какой-то подпасок подобрал драгоценности на дороге, а исправник, которому их передали, увидев на крышке герб Бутлеров, тут же вернул драгоценности графу.
В Пожони можно было истратить еще больше денег. Для этого имелись там три бездонных пропасти: азартные игры за карточным столом, бега да скачки, а также цыгане. Четвертая пропасть была самой опасной и всепожирающей, но, к счастью, Бутлеру она не угрожала, так как на женщин он не обращал никакого внимания.
Но и эти три пропасти поглощали несметные суммы, и граф стал делать крупные долги. Вскоре он продал свое имение в Имреге, а другие заложил в Вене за огромные деньги.
Люди только головами качали: «Даже если б он ложкой хлебал золото, и то не истратил бы такую тьму денег!» Некоторые предсказывали, что, если так дело пойдет и дальше, через четыре года он совершенно разорится. Кое-кто даже предсказывал: быть Бутлеру писарем в комитатском управлении в Унте; подойдет ли только его почерк для этой должности?
Другие же так полагали: знает человек, что делает. Обидели графа Яноша до глубины души, вот он и не хочет, чтобы после его смерти что-нибудь досталось жене и ее дочке. Наверно, говорит про себя: «Ты навязалась мне на шею из-за моего богатства, ну так погоди, ужо увидишь, что ты найдешь в моем кошельке!» Тот, кто способен так любить, умеет всей душой ненавидеть!
Вполне возможно, что последние были ближе всего к истине, потому что и сам граф не раз говаривал:
— Хотел бы я точно знать, сколько мне еще осталось жить? — Я бы так все тогда рассчитал, чтобы в последний час перед смертью разменять последнюю тысячу.
Но кто может это точно знать?
На рождество члены государственного собрания разъехались на каникулы. Граф Бутлер не поехал домой, сказав:
— Все равно дома меня никто не дожидается, ни стар, ни млад, — поеду я в Вену поразвлечься.
Другим он говорил, что плохо себя чувствует, что у него бывают головокружения и он едет в Вену посоветоваться с врачами.
В Вене у Бутлера тоже был собственный дворец, на площади Кольмаркт. Рассказывали, что будто бы в нем осенью минувшего года граф неоднократно устраивал грандиозные оргии. Но на этот раз он остановился не в своем дворце.
Третья версия, со слов Бота, утверждала, что Бутлер затем и поехал в столицу, чтобы продать свой венский дворец. Что он делал в Вене, установить теперь уже невозможно, одно только было известно совершенно точно: дворец он действительно продал одному банкиру по фамилии Блинд, который немедленно выплатил ему всю стоимость дворца золотыми.
А в праздник крещения примчался в Бозош к управляющему Будаи заиндевевший всадник. Гонец привез известие от секретаря графа — Бота, что в Вене, во время ужина, скончался от разрыва сердца граф Янош Бутлер.
Прочитав это печальное письмо, старый Будаи разрыдался, как малое дитя. «Вот теперь и нашел бедный наш господин такую страну, где нет попов!»
С трудом подавляя рыдания, отдал управляющий необходимые распоряжения: выслать перекладных лошадей на все станции до самой Вены, чтоб гроб с телом графа прибыл в имение как можно скорее; разослать конных нарочных ко всем родственникам покойного, а также в Эрдётелек к «графине», в Патак — к господину Фаи (хотя старик сам уже почти что труп и все равно ничего не поймет), в Борноц — к Пирошке Хорват; приказал также рисовать гербы, шить траурную одежду, напечатать и разослать извещение о кончине Бутлера, уведомить архиепископа в Эгере. (Если есть в нем совесть, он сам отпоет покойника.)
Известие о смерти Бутлера с быстротой молнии распространилось в близлежащих комитатах, вызвав большую сенсацию повсюду. Кто мог подумать, что граф умрет так рано?!
Правда, граф часто жаловался на сердце. Люди, по природе более романтичные, восклицали: «Какая прекрасная смерть! Сердце его разорвалось от любви к Пирошке!» Злоязычные говорили, покачивая головами: «Верно, слишком много вина пил! Да нередко и кофе по десять — двадцать чашек в день поглощал, можно было предвидеть, что плохо кончит!»