Водяная крыса плыла к нам, наверно, очень издалека и, усталая, прислонилась к ольховой веточке. Легкое волнение воды пыталось оторвать крысу от ее пристани, и ей пришлось подняться немного по стволу и сесть в развилочку. Тут она прочно устроилась так, что вода не доставала ее и только большая волна, «девятый вал», касалась ее хвоста и от этого соприкосновения уносила с собой кружочек. А на довольно-таки большом дереве, стоящем, наверно, под водой на высоком пригорке, сидела жадная, голодная ворона и выискивала себе добычу. Невозможно бы ей было углядеть в развилочке водяную крысу, но волна, каждый раз при соприкосновении с хвостом уносившая кружок, выдала вороне местопребывание крысы, и вот началась война не на живот, а на смерть. Несколько раз крыса падала и опять взбиралась на свою развилочку и очень страдала от ударов железного клюва вороны. И вот совсем было уже удалось вороне схватить крысу, как вдруг та изловчилась и так ущипнула ворону, что вороний пух полетел, будто ее дробью хватили. Ворона даже чуть не упала в воду и только с трудом справилась, ошалелая села на свое дерево и стала усердно оправлять свои перья, по-своему залечивать раны. Время от времени от боли своей, вспоминая о крысе, она оглядывалась на нее с таким видом, будто сама себя спрашивала:
– Что это за крыса какая-то, что это как будто так никогда и не бывало?
Между тем водяная крыса после счастливого своего удара вовсе даже совсем и забыла думать о вороне, она стала навастривать бисерок своих глазок на желанный наш берег. Быстро срезав себе веточку, она взяла ее передними лапками, как руками, и зубами стала грызть, а руками повертывать. Так она обглодала дочиста всю веточку и бросила в воду. Новую же срезанную веточку она не стала глодать, а прямо с ней спустилась вниз и поплыла и потащила ее на буксире. Все это видела, конечно, хищная ворона и провожала ее глазами до самого нашего берега.
Наш берег стал островом спасения и новой родиной для всяких зверей, больших и маленьких, и, как скоро оказалось, существ, вовсе незаметных. Поминутно выходили из воды землеройки, полевки, водяные крысы, и норки, и заюшки, и горностаюшки, и белки тоже сразу большой массой приплыли, и все до одной держали хвостики вверх.
Каждую зверушку мы, как хозяева острова, встречали и принимали с родственным вниманием и, поглядев, про пускали бежать в угодья, отвечающие каждой породе. Но долго мы не знали, что встречаем с пониманием только самую незначительную часть всех паломников новой родины. Наше знакомство с новым миром беженцев началось словами Ариши.
– Поглядите, – сказала она, – что же это делается с нашими утками!
Тогда мы сразу же, только глянув на уток, заметили, что они отчего-то стали много темней и, главное, много толще.
– Отчего это? – стали мы догадываться.
И пошли за ответом к загадке, к самим уткам. Тогда оказалось, что для бесчисленного множества плывущих паучков, букашек и всякого рода насекомых, сорванных буйным разливом с мест своего обычного пребывания наши утки Хромка и Клеопатра были островной сушей, и они взбирались на уток в полной уверенности, что наконец-то после долгого и опасного странствования по водам, наконец-то достигли надежного пристанища. И так их много было, что утки наши потолстели, даже и очень заметно на глаз.
Вода была как море, но и льдин было еще довольно в воде, и только один смелый человек решился из города приехать сюда за женой. Этот-то человек и привез «директиву» Мазаю от союза охотников, чтобы ему немедленно явиться в город и выработать вместе с охотниками способы спасения лосей от воды.
– Пыль подколесная, когда хватились! – воскликнул с гневом Мазай.
И продиктовал посланнику свой ответ:
– Директивы получил, выполнить не могу: нет самолета.
Отказав чиновникам, Мазай тут же принялся спасать лосей своим способом. Он вспомнил о разобранном мосте, сплоченном и отведенном к деревне, перебрал плот, позакрепил хорошенько, взял с собой Рыжего, Павла Ивановича, Мелкодырчатого и поплыл по разливу.
Плот направился в сторону Шарикова пала, самой ближней гривы к Ожоге, куда неминуемо попадут лоси. когда Ожогу зальет. Как раз в то время, как плот показался из-за мыса и верхушка от затопленного леса Ожоги тоже показалась охотникам, двенадцать лосей один за другим длинной вереницей плыли из Ожоги на Шариков пал. Завидев людей, лоси надбавили ходу и скоро достигли Шарикова пала, вылезли на берег и стали так тесно друг к другу и так мало было земли, что со стороны казалось, будто лоси стоят на воде.
– Погодите, – сказал Мазай своим товарищам, – повременим в Ожоге, сейчас лосей не будем пугать.
Плот медленно направился в Ожогу, от которой оставались над водой только одни крестики елок и пальчики верхних сосновых мутовок. На большой воде было значительное волнение, но здесь волна дробилась, и можно было, придерживаясь за верхушки деревьев, спокойно стоять в ожидании, когда прибывающая вода стронет лосей.
А вода между тем прибывала очень быстро, и земля под ногами лосей исчезала. Когда же, наконец, воды набралось столько, что ноги их очутились в воде, вожак бросился вплавь и за ним бросилось в воду все стадо. Привычные глазу лосей очертания холмов с зубчиками хвойного леса, и между холмами в низинах фигуры голубых озер, и змейки рек средь полей и лугов теперь исчезли, и лоси не могли знать, куда им плыть, в какой стороне их спасение. Но как, выйдя из семени, корни знают, что им надо вниз, а стеблям вверх, так и лоси в огромном водном пространстве, не видя ничего впереди, сразу же верно взяли направление на Варварины Куженьки, место своей родины. Вдали на их пути на значительном расстоянии одна от другой с высоты человеческого роста легко можно было бы рассмотреть две копеечки, где они бы могли отдохнуть. Но с уровня воды лосям виднелось только безбрежное море воды, переплыть которое им надо было без отдыха. Смерив глазом расстояние, не имеющее впереди никакого предела, лось-вожак вдруг остановился и, когда все стадо остановилось, отплыл несколько в сторону. Он оглянулся кругом, заметил темное место в Ожоге и повернул было туда и стадо повернуло за ним, но вдруг он заметил, что темное пятно – это люди. И тогда, чуя неминучую гибель всего стада, лось-вожак вдруг заревел, и вслед за ним заревело все стадо. И тогда далеко по разливу Волги пронесся этот рев погибающих; зверей, и в нем был страшный вопрос самой бессловесной природы, остановленной в своем обыкновенном и привычном движении.
– Не могу слышать их рева, – сказал Мазай, – сейчас, пожалуй, и сам зареву.
А я, слушая трагический рев, вспомнил, как в «Казаках» Льва Толстого, тоже обреченные на неминучую гибель, черкесы перед смертью связались друг с другом и запели свою последнюю песню…
Тогда на легких ботничках с нашего плота быстро помчались на помощь погибающим двое и, заехав с разных сторон, привели лосей в замешательство. Когда же в общей суматохе наконец определилось единственное направление на Варварины Куженьки, два нетеля в этом кружении сбились с толку и поплыли не со стадом, а отдельно к темному пятну Ожоги. Усталые звери захлебывались, фыркали, но все-таки плыли, имея надежду скоро отдохнуть на земле. Не тут-то было! На той земле были люди, и в далеком водяном бездомье еле-еле виднелись какие-то уплывающие точки: в такую-то даль уже никак одним не доплыть. Тогда эти два нетеля опять заревели, опять запели свою предсмертную песнь, как те связанные между собой черкесы, и сделали такое страшное, что для диких зверей гораздо страшнее даже и самой смерти; они поплыли прямо к людям, к плоту, сдаваясь на милость и не веря – какая может быть милость от человека зверям.
Их захватили веревками, вытащили, и они лежали на плоту спокойно, как будто теперь им было везде все равно.
А те лоси скоро достигли первой из двух копеек на пути к своей старой родине и тесною кучкой стояли там, давая от себя в тихой воде суженные и удлиненные в большую глубину отражения. Когда люди на их медленном плоту к ним приблизились, лоси переплыли на вторую копейку и со второй на родную и так хорошо знакомую землю. А когда мы привезли своих нетелей и пустили их, они не пошли. Часа два они лежали, потом встали и сначала пошли тихонько, шагом, а потом рысцой побежали.