После того опозоренный Егошка, сразу поседев, ушел на пенсию.
«Может, и я зарвался при разладе в своей семье, как Егор Тумаков, — подумал Ярулла, — грубо нажал раз, нажал другой — и все рухнуло. Трудно бурильщику держать постоянно ровную нагрузку на забой: устает рука. Но разве легче главе семьи руководить без срывов домашними отношениями? Тут ведь контрольных приборов нет! На что курс держать? На любовь да уважение. Дружбой себя проверять. Есть они — значит, жизнь идет правильно. Но как их считать главными контролерами, если они уходят, прежде чем ты спохватишься? Вот Ахмадша разлюбил меня и уважать перестал. Выходит, я его чувства тоже вроде полушубком накрыл!»
Чтобы отвлечься, Ярулла снова вызывает диспетчера.
«Какой расход цемента на скважину получится? — прикидывает он. — Каверна большая, а надо заделать надежно и чисто, чтобы уступ не образовался. Ахмадши не будет при заливке. Он и свою-то буровую бросает на полпути. А ведь там высокое давление. Ну, как начнет скважина поплевывать, а потом шуровать в открытую!»
Опираясь коленом на скамью, Ярулла всматривается в висящий на стене чертеж геологического разреза скважины. Где тут эта каверна подлая? И кажется мастеру, что у него в груди каверна — страшная пустота. Чем заполнить ее?!
«С ума начинаешь сходить!» — корит он себя, но не выходит из ума ни Егошка с его дурацким полушубком, ни Ахмадша, убегающий из родного дома со своими поруганными чувствами.
Светлые вечерние сумерки. Теплоход медленно разворачивался на гладкой, как серый атлас, сонной реке, собираясь причалить к пристани. Все ближе надвигались обрывистый желтый берег и стоявшие под ним в воде ветвистые, но уже погибшие голые деревья, придававшие речному пейзажу фантастический вид, прекрасный, но печальный. Над желтизной глинистого обрыва громоздился темный лес — мощные дубы, подсвеченные снизу огнями какого-то поселка, а над плоским пойменным левобережьем вставала круглая луна, от которой стелилась по серой глади блестящая золотая полоса.
Ахмадша сидел в плетеном кресле, отвернувшись от пассажиров, и смотрел на водную ширь. Целый день он провел на палубе в полном одиночестве среди массы говорливых, беспечно настроенных людей. Красота окружающей природы вызывала в нем такую щемящую тоску, будто самый дорогой человек умер в этот сентябрьский день, немножко душный, теплый, с подернутыми дымкой задумчивыми далями.
Сжимая руками подлокотники кресла, Ахмадша без конца думал о Наде. Одна за другой возникали милые сердцу картины. Вот она в легком платье, с обнаженными до плеч загорелыми руками, сбегает навстречу стае гусей по лестнице-трапу. Каштан — следом. Гуси, вытягиваясь во весь рост, рвут хлеб из ее рук, шипят на щенка, норовят долбануть его крепкими клювами. Надя кормит и гладит птиц, а щенок беззлобно хватает их за крылья, за длинные упругие шеи. Девушка кричит на него, со смехом отталкивает в сторону.
Весело было смотреть на нее! И так живо вообразил ее Ахмадша прежней, жизнерадостной, что вздрогнул, услышав гусиный гогот. Но это здешние гуси. Волны, поднятые у берега теплоходом, привели птиц в неистовое ликование. Они в восторге хлопали крыльями, поднимая брызги, взлетали над высокими валами, ныряли в них, то исчезая, то появляясь снова. Пассажиры, толпясь у перил, громко смеялись. Летели в воду куски хлеба, корки арбузов. Гуси, привыкшие к подачкам, бесстрашно подплывали к самому борту.
Низамов встал и пошел на другую сторону палубы, подальше от смеха и шума.
Течет река, и время течет. Правда, у Ахмадши еще целая вечность впереди, но зачем она ему, если нет Нади? И никого нет. Впервые отбился он от друзей по работе, от родной семьи, уехав из дому, точно сбежал, и нет сожаления о родном гнезде, и о буровой почти не вспоминает. А куда направился: в Казань, Астрахань, через Каспий в Баку? Да просто поплыл по течению. Не все ли равно куда?
В Казани он долго бродил по улицам, смотрел, как выросла и похорошела она, хотя и обставленная еще кое-где на окраинах остатками серой деревянной рухляди. Недалеко от жалкой Козьей слободы возник новый район города — Ленинский, по-современному благоустроенный и кипучий. Жителей здесь, пожалуй, побольше, чем в самой Казани.
Все делается для счастья людей. Вон двор — тенистая роща, окруженная домами. Возле ярких цветников на песочке играют дети. Балконы, как веселые лужайки на горных уступах, и музыка где-то звучит. Нет, дома с распахнутыми створками окон скорее похожи на океанские пароходы, готовые к отплытию. Зеленые уличные аллеи овевают прохожего прохладой и свежестью. Жил бы да жил здесь! Отдыхал после работы, вместе с милой женой нянчил своих малышей, готовил удочки для рыбного похода. Рядом стадион, буйно цветущие по весне общественные фруктовые сады. Дворец культуры. Здесь же могучие заводы — сердце пригородного района, достойного войти в завтрашний коммунистический день.