Мимоходом Надя трогает стальной фланец фильтра, намертво схваченный болтами. Толщина этих фланцев сразу говорит о мощностях, которые они будут сдерживать.
«Сколько поработали изобретатели, ученые, инженеры, чтобы возникло такое производство, где каждая установка на грани фантастики. Каждый процесс — сказочное перевоплощение вещества. И богатства создаем тоже необыкновенные», — с этой мыслью Надя двинулась дальше и почти натолкнулась на Баркова и Груздева; они разглядывали какую-то бумагу с броским учрежденческим штампом. Понурый вид директора встревожил Надю. Не желая мешать деловому разговору, она хотела повернуть назад, но Алексей Матвеевич уже шагнул к ней, на ходу бросив Баркову:
— Ну вот и все на данном этапе!
— Отказали?
Груздев кивнул, и слезы блеснули в его прижмуренных глазах.
— Эх, Надюша!..
— Вы способны заплакать!..
— От злости да. И от счастья тоже, может быть, прослезился бы. Но убежало мое счастливое времечко. Только в рабочую упряжку еще гожусь.
— Не надо так!
Стараясь ободрить, развеселить, она привстала на цыпочки, провела кончиками пальцев по его глазам.
У него на миг перехватило дыхание от боязни, что вот сейчас он шевельнется и она исчезнет, как сон.
— Я хоть немножко нравлюсь вам?
— Да. Очень.
Он взял руки девушки, прижал их к своему лицу.
— Не отпущу!
— Тогда крепче держите!
Им даже в голову не пришло, что, наверное, кто-нибудь видит их первый поцелуй, потому что для себя они все сразу решили.
Спустя несколько дней, когда они после свадебного застолья остались одни в его квартире, он сказал:
— Неужели это правда?
— Да, ведь мы оба хотим быть навсегда вместе, — ответила Надя, но чуть-чуть отстранилась от него.
Так хороша она была в белом платье, осунувшаяся, словно после болезни, так грустно смотрела, что Груздев смутился: какая-то жертвенная обреченность почудилась ему в ней.
— Ты любишь меня? — почти робко спросил он, чувствуя, что не найдет в себе душевных сил добровольно отказаться от нее, если это жертва или просто жалость.
Глаза Нади шаловливо заблестели.
— Я всегда, с детства любила тебя, Алеша.
— Вот этого-то я и боюсь!
— Не надо ничего бояться. У меня сейчас нет никого ближе тебя, потому я и хочу стать твоей женой, — сказала Надя, все еще не решаясь обнять его в безлюдной тишине.
Алексей склонился к ней, любуясь, высоко поднял на вытянутых руках:
— Ты моя жар-птица. Поймал — и не верю своему счастью! Может быть, ты спалишь меня, но я и за то буду благодарен тебе.
Юрий Тризна в майке и трусах стоял у распахнутого окна, неохотно приседая, с мрачным видом делал утреннюю гимнастику. Потрясенный, казалось, неожиданным выбором Нади, он не был на ее свадьбе, сразу выехав в Светлогорск на завод пластмасс. Трехдневная командировка, данная Барковым, кончилась, и теперь Юрий мучительно обдумывал, как быть дальше.
Ахмадша, проходя мимо, поклонился ему с дружелюбной улыбкой. Все здесь было мило сейчас беглецу поневоле.
Тихое утро. Парк, раскинувшийся чернолесьем на горе, дремлет, утопая в легкой дымке осеннего тумана. Но город уже не спит: идут на вахту рабочие, шумят грузовые машины и автобусы. Липы, посаженные зимой на главной улице, обещают пышным ростом аромат цветения в недалеком будущем.
Будущее города… О нем говорят и кварталы новых домов, и молодая беременная женщина, идущая к автобусному вокзалу со своим мужем. Этих не привлекает рок-н-ролл, они не сваливают с себя ответственность за свои и чужие дела, не шарят по отцовским карманам, воруя деньжонки на заграничные тряпки и пьянку. Идут, взявшись за руки: он — на вахту, она — чтобы лишние полчаса побыть с ним вместе. Это им и таким, как они, принадлежит будущее города, построенного их собственными руками, им принадлежит будущее всей страны. И еще идут молодые пары. В Светлогорске часто справляются свадьбы, и каждой семье дают отдельную квартиру..
Солнце еще не поднялось над кварталами белых домов с серыми шиферными крышами. В светлых сумерках разносится медноголосый звон московских курантов, потом величаво звучит гимн. Столица шлет материнский привет новорожденному городу:
«Говорит Москва! Доброе утро, товарищи!»
— Доброе утро, мама! — тихо сказал Ахмадша заспанной Наджии, открывшей ему дверь.
— Сыночек! — Наджия всплеснула руками. — Что же ты так?.. Даже записки не оставил! Тебе и горя мало, а мы тебя потеряли, с ног сбились от розысков.
— Ладно, мама! Не о чем теперь горевать, — суховато успокоил Ахмадша: что ни говори, распалось крепкое кольцо дружной семьи.