— Фу-ты, какой важный! Меня в Баку учили знаешь как? Кровь из носу!
— Разве так хорошо? Да? Разве тебе нравилось?
Наивная простота вопроса смутила Самедова. Он отступил на шаг, сердито взглянул исподлобья.
— Языком болтать ты, я вижу, умеешь. Посмотрим, каков будешь на работе.
Через несколько дней Ярулла, чувствуя холодок в груди, стараясь не глядеть по сторонам и все-таки озираясь на великие просторы, полез к верховому на полати. Обледенелые ступени лестниц трещали, а кое-где качались под ногами, да и вся сорокаметровая вышка скрипела и вздрагивала от работы моторов, от порывов ветра, со страшной силой налетавшего на нее; казалось, она вот-вот ощетинится тысячами гвоздей, вогнанных в ее промерзлый деревянный остов.
Зато степь вокруг открывалась необозримо — пустынная, заметенная снегами, тронутая там и сям чернью лесов и разбросанными в низинах серыми пятнами деревень; едва просматривались вдали очертания одиноких шиханов, разбросанных вдоль реки Белой.
Ярулла вспомнил слова Сошкина о прекрасной жизни, которую принесет в эти глухие степи нефть, и, едва переведя дух, стал слушать объяснения опытного верхового.
В тот же день громогласный Джабар Самедов выругал новичка худыми словами за то, что он неловко схватил и чуть не выпустил трубу, поднятую из скважины.
Выглядывая из люльки, как грач из гнезда, Ярулла сжал зубы, сгорая от обиды и досады на свою оплошность, но обида вызвала в нем еще большее упорство и стремление показать себя с лучшей стороны. В работу он втянулся быстро, хотя вначале от беготни по крутым лестницам у него очень болели ноги.
— Это у всех с непривычки, — подбодрили его буровики. Новоиспеченный разведчик сразу поладил с ними, но вот Джабар Самедов…
— В Казани я думал: нервы только у квартирных хозяек. А теперь вижу — сам нервный. Ох, какой нервный я оказался! — пожаловался однажды Ярулла Сеньке Тризне.
— Может, в деревню вернешься? — спросил геолог, расстроенный неполадками на буровых.
— Нет, обратно дело не пойдет! Теперь старый жизнь совсем кончил. Куда вы, туда и я. Но обидно, понимаешь: буровой мастер опять ругался.
Семен хорошо знал вспыльчивый нрав Самедова.
Из-за своего характера не мог ужиться Джабар на одном месте: юность провел в Баку, потом работал на Грозненских промыслах, опять в Баку и вот явился сюда.
— Знает он буровую. Будто на тысячу метров под землей видит, — с хорошей завистью говорил Ярулла. — Руку положит и по трубе чует, какой идет забой. Да? А забой у нас сейчас трудный: шибко твердый порода. Съедает скважина у долота зубы.
— А ты почему заботишься о долоте? — поддразнил Сенька, отрываясь от карты, испещренной какими-то знаками. — Ты ведь наверху стоишь. Твое дело простое: принимай трубы или обратно их отдавай. Только и всего.
Ярулла ответил не сразу, в раздумье оглаживая широкой ладонью край скамьи, еще не зная, как выразить переполнявшие его чувства.
— Наверху-то, понимаешь, тоже не просто. Ветер, снег, мороз. И не всегда свету хватает — гляди, не зевай. Когда долото менять, все трубы из скважины тянем. Поставишь такую охапку — спина мокрый. Потом обратно. Сам понимаешь: за сутки-то раза три так таскаем, да.
— Трудно, значит, тебе?
— Нетрудно. Талевый блок тянет, не я. А нервничаю: боюсь не поспеть. Такой, понимаешь, нервный оказался!
Низамов подавленно вздохнул, припоминая вчерашнее столкновение с буровым мастером. Не было повода ругаться, но Джабар, должно быть, не выспался и был зол с похмелья. А пил на деньги Яруллы, который «порядок» знал и не был сквалыгой: половину первой своей получки истратил на угощение новых друзей, немножко оставил себе, лишь бы с голоду не пропасть, остальные послал родным.
— Ты ему скажи, чтобы он не лаялся, — попросил Ярулла Семена. — Я его не боюсь, но, понимаешь, слушать совестно. Ведь такая работа важная, сознательность надо иметь, да. А если ты с ним не можешь сладить, я Ивану Наумовичу пожалуюсь.
— Ивану Наумовичу не до того, чтобы Джабара вежливости обучать: Безродный со своей комиссией собирается закрыть нашу контору. Не дадут нам средств на дальнейшую разведку.
Когда Безродный насмешки ради назвал Яруллу Керосином Керосиновичем, это можно было стерпеть. Но когда он оказался помехой в работе, Ярулла пылко возненавидел его. Мечта разведчиков об открытии «Второго Баку» пришлась по сердцу Низамову, пробудив в нем самые радужные надежды. Ни бураны, ни тяжесть труда, ни скудная жизнь в тесноте рабочего барака не могли теперь погасить его веру в прекрасное будущее. Если похоронить эту веру, чем тогда поддерживать бодрость духа? Как жить без нее, когда ты, еле двигаясь от усталости, падаешь на жесткую подстилку на нарах?