«Почему? Терпения больше, что ли? Знания больше? Теперь ему понадобилось устроить Фатиму на производство, и, конечно, он потребует от нее такой работы, чтобы не совестно было перед товарищами. — Воспоминание о словах невестки снова больно царапнуло сердце Яруллы. — Развела критику! Судить других легко, родителей особенно! А вот сами-то каковыми окажетесь в должности родителей? Трудная, ох, трудная эта должность!»
Наджия сразу после свадьбы предложила не пускать невестку на работу и настояла на своем: мужчины-то — и отец и сын — согласились охотно: так приятно вернуться с тяжелой вахты домой к теплому очагу!
«Сама Наджия никогда не была на производстве… Впрочем, нет! — спохватился Ярулла. — Во время войны работала в госпитале. А вернулся я с фронта — она занялась домашним хозяйством. Какие требования можно ей предъявить? Четверых детей вырастила, все честные люди, работящие. Но ее бабушка четырнадцать детишек родила, и тоже честные люди оказались: своим трудом жизнь прожили. А разве приняли бы ребята в коммунистическую бригаду Наджиину бабушку?»
От таких размышлений жарко стало Ярулле. Он достал платок, вытер лицо. Почему ему раньше и в голову не приходило поинтересоваться, чем дышит его Наджия, сроду книжки у нее в руках не видывал, а газеты она брала только затем, чтобы завернуть в них что-нибудь. Неразвитая? Конечно! Отсталая? Пожалуй. И ни разу не села с друзьями Яруллы за общий стол.
«Потому что сама придерживалась старинки. Разве я ее из-за стола выталкивал?» Но где-то в душе насмешливо отозвалось: «Не хватало еще того!»
Нелегко отдавать отчет своей растревоженной совести! Многое достигнуто за полсотни лет жизни — это хорошо. Упущено еще больше — беда!
Так казнил себя мастер всю дорогу и на вахту явился мрачный: не приняла его рабочая совесть сделанный ей отчет.
Пойдет сегодня к Дине Ивановне и скажет: пусть не сердится на него, не хотел он зла ни ей, ни ее дочке.
И вдруг на буровой появился Ахмадша, теперь уже участковый инженер, в ватнике, потрепанных брюках и резиновых сапогах с отвернутыми голенищами, — значит, прямо с вахты. Он стоял возле бурильщика, державшего руку в лосевой голице на рычаге подъемника, и что-то втолковывал ему, наклоняясь к самому его уху. Стараясь казаться спокойным, Ярулла подошел к ним.
— Что, опять у вас обваливаются глины? — вежливо (а отцу послышалось — холодно) спросил Ахмадша.
— Да, — подтвердил мастер как будто равнодушно, хотя ему хотелось сжать плечи сына, встряхнуть его любовно, поздравить с повышением, пошутить, сбросив гнет тяжелой размолвки, давящей душу, но ничего подобного нельзя было позволить себе: отгородился Ахмадша своей холодной учтивостью.
Всем существом честного человека ощущал старый бурмастер, что его сын не может играть с ним комедию. Придя по волнующему их обоих делу, не нашел он для отца ни доброй улыбки, ни ласкового взгляда, — значит, вымерзла сыновняя любовь, как вымерзает в суровую зиму яблоня в саду. Но оттого, что Ахмадша все-таки пришел, причем без зова, еще дороже стал он Ярулле, однако, не переупрямив себя, Низамов резко встряхнул головой, подумал с обидой: «На ветреную девчонку променял родителей». Чуть помедлив, спросил сухо:
— Как же, товарищ инженер, доходить нам тут на водичке до забоя?
— Надо увеличивать скорости. Не шестьдесят литров в секунду давать, а все семьдесят. Это обеспечит вынос разбуренной породы на поверхность, усилит мощность турбобура.
— Понимаю, что нужна скорость да скорость. Но самое главное — нижние горизонты. Вот в чем загвоздка! О таком опыте в Исмагилове и думать нечего: скважина сразу лягнет как бешеный конь.
— Я хотел вот что предложить: пойдем к Дине Ивановне, — помолчав, сказал Ахмадша, явно волнуясь.
— А почему сам не побывал у нее?
Светло-серые глаза сына посмотрели с укором из сторожко прищуренных черных ресниц.
— Уже объяснился… Давайте поговорим все вместе, если один не можешь к ней собраться. И вообще… Она хотя промысловый геолог, но смыслит в бурении побольше геолога нашего буртреста.
Ярулла, опять внутренне заупрямясь, хотел возразить, но губы не послушались, с трудом разомкнулись, и неожиданно получилась жалкая усмешка. Обозлясь на себя, он сказал откровенно:
— Я, понимаешь, сегодня уже начал собираться к ней. Пораздумал и решил: пора кончать семейную склоку.
— Не мы с Диной Ивановной ее начинали, — напомнил Ахмадша.
Ярулла сердито засопел, но промолчал: устал он от душевной смуты.