— Сломалась моя тележка! — сказал Ярулла, стоя с Самедовым у буровой.
— Какая тележка? — рассеянно спросил Джабар.
— Да так, поломалось кое-что… — невнятно ответил Низамов, обиженный равнодушием товарища. — Поясница заболела, — поспешно добавил он, действительно ощутив в ней тянущую боль.
— У буровиков радикулиты — болезнь профессиональная, — по-прежнему равнодушно бросил Самедов, поглощенный своими заботами. — Поэтому нашего брата на пенсию отпускают раньше других.
— При чем тут пенсия?! — уже раздраженно возразил буровой мастер. — Всю жизнь работали, понимаешь, а когда к коммунизму стали приближаться — на пенсию?
— Не думаешь ли до ста лет работать?
— Я думаю о том, как жить теперь.
— А как надо жить? Чего тебе, шалому, не хватает? — вдруг тоже обозлился Самедов.
Они стояли на голой земле, изрезанной застывшими колеями. Буровая шумела, лязгала железом. Все шло обычным порядком, и даже лучше, серьезнее, чем всегда: скважину при больших скоростях уверенно бурили на воде, а лицо мастера выражало тяжелое беспокойство.
— Многого не хватает! — заговорил он с запинкой. — Вот взять тебя… Правда, теперь живешь не так разнузданно, как раньше, но чем ты в быту отличаешься от старого спеца? В преферанс играешь, выпиваешь тоже…
— Да ты совсем очумел! — с трудом удерживаясь от брани, крикнул Джабар. — Я коммунизм строю! При чем тут старый спец? Эка хватил!..
— Коммунизм мы все строим. Но поглядишь на себя самого — коростой покрытый! Да? — И такая скорбь прозвучала в голосе Яруллы, что Самедов ощутил тягостную неловкость.
— Ну-ну! Это уж, знаешь, ущербная психология.
— Почему «ущербная психология»? Рабочие не зря создают сейчас бригады коммунистического труда! Ведь тут, понимаешь, вопрос глубокий — о самом нутре человека! Надо жить по-новому.
Заметив туповатое недоумение старого приятеля, Ярулла с досадой отмахнулся от него, шагнул в сторону — и чуть не вскрикнул от резкой боли в бедре, но на этот раз только поморщился, стерпел, боясь, что Самедов заведет опять разговор о пенсии.
Поднимаясь на помост и чувствуя ту же сковывающую боль, от которой отваливалась нога и свинцом наливалась ноющая поясница, он старался не подать вида и шагал бодро, превозмогая новое мучительное испытание.
Он все еще не мог опомниться от потрясения, перенесенного им в кабинете Дроновой, когда Ахмадша так смело подошел к ее замужней дочери. И присутствие родителей его не остановило. Какие слова он говорил при них Надежде, теперь чужой жене! Отчего же милый сын раньше не был таким настойчивым? Почему Фатима, никогда не перечившая ни свекру, ни властной свекрови, вдруг сразу наговорила столько, что за целый месяц не переваришь? Или они притворялись покорными? Или, пользуясь их послушанием, уважением и любовью, родители чересчур грубо навязывали им свою волю? Пожалуй, и Минсулу скоро перестанет молчать! Затрещали семейные опоры! А диковатая, тяжелая на подъем Наджия даже не догадывается, какой отсталой кажется она молодому поколению, которое не только строит коммунизм, но и жить будет при коммунизме.
«А мы? А с нами что станет?» — с беспощадной прямотой спрашивал себя Ярулла Низамов.
Еще недавно просеки на Исмагилове пугали громадными кучами рогатых пней, беспорядочно нагроможденными навалами земли, песка и щебня! Но пошумели вдоволь тракторы и бульдозеры, и вот уже прочеркнули дорожники леса и луга серой полосой шоссе. Словно измеряя его, зашагали ажурные фермы опор, неся тугие нити проводов. Выросли здания компрессорных и насосных станций, товарных парков и диспетчерских пунктов, возле которых — давно уже не новость! — высоко вознеслись мачты телевизионных антенн.
— Все по-новому обустраивается на Исмагилове. У нас будет групповой сбор нефти. Введут телеуправление с полной взаимосвязью. Тогда один оператор легко справится с десятками скважин. Но, — Хаят повела на свекровь необычно серьезными глазами и печально вздохнула, — боюсь, придется мне перейти на швейную фабрику. Ведь я даже не представляла, что такое семейная жизнь!
— А что это такое? — скрывая улыбку, спросила Зарифа, уютно угнездившаяся на диване с газетой в руках.
— Это… Видите ли… Раньше мне море было по колено. И вдруг, оказывается, надо к себе относиться иначе! — еще не решаясь на откровенность, сказала Хаят.
— Отчего же иначе?
— Ну, осторожность потребуется. По машинам прыгать будет неловко. Она еще ниже опустила голову над работой: что-то обвязывала крючком. — Так жалко менять специальность, но для замужней женщины удобнее работать швеей.