Зарифа, начиная догадываться, смотрела на невестку с живым интересом и участием.
— Значит, ты уже учишься шить?..
— Я?.. — Хаят засуетилась, не то пряча, не то разглаживая свое рукоделие, потом подняла на кулаке подобие нарядного башлычка, повертела им.
— Кисет?.. Сумочка?
— Разве не похоже? — Будущая маленькая мама зарумянилась, с трудом удерживая смущенную улыбку. — Чепчик…
— Ах, чепчик! Вот хорошо! — радостно и тоже немножко смущенно воскликнула еще молодая свекровь. — Значит, скоро я бабушкой стану!
— Почему вы, Зарифа-апа, говорите о старости? — спросил, входя в комнату, Ахмадша, частенько теперь заглядывавший к Магасумовым.
— Нет, речь идет не о старости, — весело возразила мать Салиха, но Хаят, прикусив губу, протестующе помахала ей рукой.
Несшитый чепчик упал на пол. Ахмадша быстрым гибким движением поднял его, с минуту рассматривал, но, ничего не сказав, сел у столика, за которым сражался иногда в шахматы с Салихом или Зарифой.
Сестричка, похоже, шьет детский капор… Значит, уже начала готовить приданое для ребенка! Ахмадша привык смотреть на нее как на маленькую, и ему было странно, даже страшно и неловко думать, что скоро она станет матерью. Правда, она немножко пополнела, но все еще выглядит девочкой, и подстриженные ее волосы по-ребячьи трогательно завернулись над смуглой шеей. Зачем поторопилась птичка-невеличка? Невольно сорвалось:
— Сумеешь ли ты воспитать его?
Она хитренько прищурилась:
— Кого?
— Ну, его… мальчика или девочку. Я ведь не знаю, кто у вас будет…
Заметив стеснение старшего брата, Хаят немедленно осмелела:
— Это уж как бог даст.
Она не верила ни в бога, ни в аллаха, но почему-то сами собой слетели с ее губ старушечьи слова.
— Жалко мне тебя!
— Жалко? — Хаят, не поняв его опасений, с достоинством выпрямилась. — Смешной ты! Я самая счастливая сейчас! А буду еще счастливей! — наивно похвасталась она и, вообразив своего первенца, конечно, толстенького и румяного, вскинула на Ахмадшу сияющий взгляд. — Ребенок — это самое лучшее на земле, прелесть такая! Ты ничего не понимаешь в жизни, дорогой братец! Ну, чего ты хочешь? Чтобы я училась в институте? А если мне пока достаточно десятилетки? Допустим, я уйду с промысла… Я уже была на заводе пластмасс, у Мирошниченко, присматривалась. Можно работать хоть прессовщицей, хоть в литьевом цехе, но меня больше привлекает теперь швейная фабрика. Вот научусь шить, стану самым хорошим закройщиком, пожалуй, я лучше буду модельером, и никакая автоматика меня с фабрики не выживет.
— Чтобы создавать моды, надо быть художником, — осторожно заметил Ахмадша, зная способность сестренки пылко увлекаться и ее неистовую напористость, но не припомнив, чтобы она когда-нибудь занималась рисованием.
— Пусть я не художник, но неужели не соображу, кому что идет? В красивой одежде я очень разбираюсь.
— Ах ты, хвастунишка! — ласково сказал Ахмадша.
Он привык думать, что Хаят, окончив вечерний институт, станет промысловым диспетчером.
— Знаешь, как я наших маленьких буду наряжать! — продолжала она, почти с нежностью поправляя на себе блузку и смахивая соринки с колен.
Она действительно начала с уважением относиться к собственной особе, и ей не терпелось поскорее иметь новую игрушку — своего ребенка.
— Я теперь Салиха люблю в сто раз больше, чем раньше. Ты знаешь, ведь дети очень связывают, — доверительно, с забавной убежденностью прошептала она.
Но эти слова совсем не позабавили Ахмадшу, наоборот: улыбка сразу сбежала с его лица. «Если Надя почувствует себя матерью, — подумал он, — то ее любовь к Груздеву тоже станет „в сто раз“ сильнее. Даже если она вышла за него без любви, то полюбит в нем отца своего ребенка».
Маленькая Хаят оказывалась гораздо мудрее старшего брата в сердечных делах.
— Куда ты? — окликнула его из кухни Зарифа, собирая на поднос посуду и закуски, но он, ничего не ответив, исчез за дверью.
Положив подбородок на сплетенные пальцы рук, Надя сидела, облокотись на стол, и задумчиво следила за тем, как за черной рамой окна вставал в полнеба багрово-желтый закат. Наполненная красноватым сумраком комната, обставленная простой канцелярской мебелью, казалась не жилой: так и не сумела молодая хозяйка создать уют в своей квартире.
— Некогда мне, — говорила она матери, изредка приезжавшей к ней. — Очень много работаю. Читаю. Ну, и общественные дела… Вообще не хочу «обрастать». Посмотри в любое окно: такой красоты ни один художник не придумает. Зачем же закрывать ее разными тряпками?