Тщательно, не спеша Безродный укутывал шею теплым кашне и с обостренным любопытством осматривал землянку-берлогу:
«Живут не ропщут, и жен своих сюда затащили, таких же сумасбродных. Слов нет, Танечка может скрасить жизнь кому угодно даже на Северном полюсе: все в ней сверкает молодой радостью. А что заставило приехать сюда жену Груздева, точно сошедшую с картин художников эпохи итальянского Возрождения? Вера в грядущий расцвет Башкирии? Чепуха! Неужели не могла она увезти отсюда Алексея?»
Безродный заметил: все местные аборигены смотрят на него презрительно и враждебно. Что нужды? В последний раз он в этой землянке, и, конечно, года через два ничего, кроме ямы, заросшей травой, не останется от нее в степи. Скорее прочь отсюда! В Москву! В Баку! Под крылышко Меджафарова, властного, как феодал, но охотно заигрывающего с нефтяниками. Он монополизирует в Баку добычу нефти и очень ревниво относится к попыткам открыть новые нефтеносные районы.
При виде угрюмого Яруллы Олег Сергеевич почувствовал холодок меж лопатками: и рабочие глядят, как волки. Они-то что? Работать хотят? Но не строить же ради них буровые вышки на пустом месте!
Не было в этот миг для Яруллы никого дороже светловолосого, скуластого, немножко похожего на татарина Ивана Наумовича, и очень пугала грусть, вдруг проглянувшая в его серых глазах, не скрытая, а увеличенная стеклами очков.
«Давай, Иван Наумович, скажи свое крепкое слово, пока он не ушел!» — мысленно просил Ярулла, не смея вмешиваться в серьезный разговор, боясь, что все уже кончилось и верх остался за приезжим.
С ожиданием смотрели на Сошкина и Сеня Тризна, и Алеша Груздев, и Дмитрий Дронов.
Будто уступая общему желанию, Иван Сошкин заговорил, но нехотя, видимо сознавая бесполезность дальнейшего спора с комиссией:
— Губкин сказал, что особые условия залегания местной нефти…
— Слыхали уже! — грубо перебил Безродный. — Ваш Губкин — собиратель геологического фольклора. Умрет и все свои идейки унесет с собой. Руда под Курском. Нефть в Поволжье, в Сибири — нефть! Даже полагает, что алмазы там есть! Вон чего захотел. — Безродный чувствовал себя сведущим в геологии не менее Губкина — не сегодня-завтра могущественные покровители (тот же Меджафаров, вождь Азербайджана) могут выдвинуть его в президенты Академии наук. Взбодренный этими мыслями, он воскликнул почти весело:
— Настоящий сумасброд ваш Губкин, а вы швыряете народные денежки на его фантазии! Руда под Курском? Ха-ха!
С тем и вышел из землянки, хлопнув дверью, вслед за ним отправились восвояси остальные члены комиссии.
После их ухода наступила гнетущая тишина.
— Настоящее вредительство! — сказал наконец Сеня Тризна, пунцовый от возмущения. — Я бы этого Безродного отдал под суд и расстрелял.
— Зачем стрелять? Руки марать нельзя, — снова разгорячился Ярулла. — Пускать сюда не надо. Что, понимаешь, ездят, путают!
Сошкин отозвался на слова молодых коротким, нервным смешком и притих, хмуря брови: нужно срочно действовать. Но как? Писать Ивану Михайловичу, в ЦК или опять в Академию наук? Пусть пришлют оттуда еще комиссию, пусть даже не одну, а пока они будут заседать, продолжать бурение: ведь не сегодня-завтра может обнаружиться нефть.
И уже собранный, готовый всюду доказывать правоту своего дела, Сошкин дружелюбно поглядел на разведчиков:
— Не думаю, чтобы здесь было вредительство. Тут, братцы мои, консерватизм окаянный. Как Олег Сергеевич на Яруллу-то обрушился! Не понравилось, что рабочий упрекнул его. Понятно, этот горе-ученый свою амбицию превыше всего ставит, охраняя ее, даже на Губкина дубинкой замахивается.
Белым огнем полыхают снега, ослепительно светясь под мартовским солнцем. Бодро бежит Пегашка, запряженный в кошеву, поматывая гривастой головой. Сморенный дорожной дремой, покачивается за спиной конюха закутанный в тулуп Олег Сергеевич. Следом трюхает крестьянский мерин, а в розвальнях дремлют члены комиссии, подняв высокие воротники овчинных шуб.
Тепло Безродному в глубокой кошеве, набитой сеном: устав клевать носом, он усаживается поудобнее, благодушно посматривает по сторонам.
Бегут навстречу деревеньки. Ветер задрал на крышах изб солому, обтаявшую на припеках. Как бриллианты сверкают сосульки — вот они, губкинские-то алмазы! Безродный презрительно фыркнул. Вспомнилось бриллиантовое колье, мерцающее голубоватым светом, которое он купил жене почти задаром в трудном восемнадцатом году. Красавица Марина Матвеевна слыла обаятельнейшей женщиной и немало способствовала продвижению Олега Сергеевича по службе.