— О, милый друг! — вскричала Фоскарина при таком ярком описании. — Где видел ты это?
— Тут-то именно и начинается вся прелесть легенды. Моряки захватывают его, связывают ветками камыша, уносят на борт и плывут в Темодию. Лодка переполнена ласточками, не покидающими своего повелителя…
Стелио перевел дух. Все подробности происшествия теснились в его воображении, и он не знал, на чем остановиться. Затем он прислушался к пению, доносившемуся со стороны Сан-Франческо дель Дезерто. Виднелась немного кривая колокольня Бурано и за островом, усеянным нежными цветами, возвышались колокольни Торчелло во всем своем одиноком великолепии.
— Продолжай, — просила его актриса.
— Не могу, Фоска… Слишком много мыслей… Вообрази себе: Дарди увлекается своим пленником… Имя его — Орницио, он повелитель перелетных птиц… Несмолкаемое щебетание ласточек наполняет Темодию, их гнезда прилепились на столбах и на лесах, окружающих творение Дарди. Крылья некоторых опалены огнем горна, когда Орницио начинает дуть в трубку, создавая из расплавленной стеклянной массы блестящую и легкую колонну. Но сколько трудов положено, чтобы приручить его и посвятить в тайны искусства. Властелин огня говорит с ним на латинском языке и читает ему стихи Вергилия, надеясь быть понятым. Но синеволосый Орницио знает, конечно, только греческий язык, и выговор у него несколько свистящий. Он может продекламировать наизусть две оды Сафо, незнакомые гуманистам, две оды, принесенные им в один весенний день из Митилены. И, выдувая трубы разной величины, он вспоминает пастушескую свирель Пана… Я расскажу тебе когда-нибудь все это.
— Чем же он питался?
— Цветочной пылью и солью.
— А кто приносил ему пишу?
— Никто. Ему достаточно было вдыхать в себя цветочную пыль и соль, насыщающую воздух.
— И он не пытался бежать?
— Постоянно. Но Сегузо принимал тысячу предосторожностей, как и следовало влюбленному.
— А Орницио отвечал ему взаимностью?
— Да. Он также начинал любить Дарди, главным образом, из-за красного шнура, обвивавшего его обнаженную шею.
— А Пердиланца?
— Покинутая, она изнывала от тоски. Я расскажу тебе когда-нибудь… Летом я поеду на взморье Нелестрины и запишу тебе эту сказку среди золотистых песков.
— Чем же она кончается?
— Чудо свершилось. Дивный орган воздвигнут на Темодии со своими семью тысячами стеклянных труб, похожий на те подернутые инеем сказочные рощи, какие, по словам Орницио, склонного к фантастическим вымыслам, он видел в стране гиперборейцев. Настает, наконец, день Sensa Дож с патриархом и архиепископом Спалатро выплывают из бассейна Сан-Марко на буцентавре. Торжество так грандиозно, что Орницио принимает это за триумфальное возвращение сына Хроноса. Шлюзы вокруг Темодии открыты, и, воодушевленный вечным безмолвием лагун, гигантский орган под волшебными пальцами музыканта разливает такие широкие волны звуков, что они достигают do Terra Ferta и стремятся к Адриатике. Буцентавр останавливается, потому что все 40 весел его опускаются как сложенные крылья по бокам лодки, брошенные пораженными невольниками. Но вдруг поток музыки разбивается, переходит в фальшивые аккорды, слабеет… замолкает. Дарди чувствует внезапно, что орган замер под его пальцами, словно душа инструмента покинула его, словно какая-то чуждая сила разрушила чудное творение, проникнув в его глубину. Что же случилось? Мастер слышит только неистовый шум насмешек, доносящийся к нему через онемевшие трубы, гул пушечной пальбы, беспорядочные крики толпы… От буцентавра отчаливает шлюпка — она везет Красного человека — палача, с наковальней и топором. Удар намечен алым шнуром. Голова падает, ее бросают в воду, и она плавает там, подобно голове Орфея…
— Что же случилось?
— Пердиланца бросилась в шлюзы. Течение увлекло ее в глубину органа. Ее тело с роскошной массой волос заградило путь звукам.
— Но Орницио?
— Орницио, вынув из воды окровавленную голову, улетает к морю. Ласточки следуют за ним. В несколько мгновений позади беглеца образуется сизое облако ласточек. Все гнезда в Венеции и на островах опустели вследствие этого несвоевременного отлета. Лето — без ласточек, сентябрь — без их прощанья, полного одновременно и грусти, и веселья.