— Ты что же, знакома с этим субъектом? — спросил он.
Мадлен Бассет рассмеялась звонким серебристым смехом, из-за которого, в частности, ее не переносят представительницы прекрасного пола.
— Еще бы! Берти Вустер — мой старый добрый друг. Я тебе говорила, что он сегодня приедет.
Старик Бассет, видимо, не врубился. Как не врубился, судя по всему, и Спод.
— Мистер Вустер твой друг?
— Конечно.
— Но он ворует сумочки!
— И зонты, — дополнил Спод с важным видом— ну просто личный секретарь его величества короля.
— Да, и зонты, — подтвердил папаша Бассет. — И к тому же средь бела дня грабит антикварные лавки.
Тут не врубилась Мадлен. Теперь соляными столбами стояли все трое.
— Папа, ну что ты такое говоришь! Старик Бассет не желал сдаваться:
— Говорю тебе, он жулик. Я сам поймал его на месте преступления.
— Нет, это я поймал его на месте преступления, — заспорил Спод.
— Мы оба поймали его на месте преступления, — великодушно уступил Бассет. — Он орудует по всему Лондону. Стоит там появиться, как сразу же наткнешься на этого негодяя: он у вас или сумочку украдет, или зонт. А теперь вот объявился в глостерширской глуши.
— Какая чепуха! — возмутилась Мадлен.
Нет, довольно, пора положить конец этому абсурду. Еще одно слово об украденных сумочках — и я за себя не отвечаю. Конечно, никому и в голову не придет, что мировой судья способен помнить в подробностях все дела, которые он рассматривал, и всех нарушителей, удивительно, что он вообще запоминает их лица, однако это не повод проявлять по отношению к нему деликатность и спускать оскорбления безнаказанно.
— Конечно, чепуха! — закричал я. — Дурацкое, смехотворное недоразумение!
Я свято верил, что мои объяснения будут иметь куда больший успех. Всего несколько слов — и мгновенно все разъяснится, все всё поймут, начнут весело хохотать, хлопать друг друга по плечу, приносить извинения. Но старого хрыча Бассета не так-то легко пронять, он недоверчив, как все мировые судьи при полицейских судах. Душа мирового судьи — что кривое зеркало. Старик то и дело прерывал меня, задавал вопросы, хитро щурился. Вы, конечно, догадываетесь, что это были за вопросы, все они начинались с «Минуту, минуту…», «Вы утверждаете, что…», и «И вы хотите, чтобы мы поверили…» Ужасно оскорбительно.
И все же после нескончаемых изнурительных препирательств мне удалось втолковать идиоту, как именно обстояло дело с зонтиком, и он согласился, что, возможно, был не справедлив ко мне.
— Ну, а сумочки?
— Никаких сумочек никогда не было.
— Но я же приговорил вас за что-то на Бошер-стрит. Как сейчас помню эту сцену.
— Я стащил каску у полицейского.
— Это такое же тяжкое преступление, как кража сумочек.
Тут неожиданно вмешался Родерик Спод. Все время, пока происходило это судилище, — да, пропади они пропадом, судилище столь же позорное, как суд над Мери Дугган, — он стоял, задумчиво посасывая дуло своего дробовика, и лицо его яснее слов говорило: «Ври, ври больше, так мы тебе и поверили», — но вдруг в его каменном лице мелькнуло что-то человеческое.
— Нет, — произнес он, — по-моему, вы перегибаете палку. Я сам, когда учился в Оксфорде, стащил однажды у полицейского каску.
Вот это номер! При тех отношениях, какие сложились у меня с этим субъектом, я меньше всего мог предположить, что и он, так сказать, некогда жил в Аркадии счастливой. Это лишний раз подтверждает мысль, которую я люблю повторять: даже в самых худших из нас есть крупица добра.
Старик Бассет был явно обескуражен. Однако тут же снова ринулся в бой:
— Ладно, а как вы объясните эпизод в антикварной лавке? А? Разве мы не поймали его в ту самую минуту, когда он убегал с моей серебряной коровой? Что он на это скажет?
Спод, видимо, понял всю серьезность обвинения. Он снова отлепил губы от дула и кивнул.
— Приказчик дал мне ее, чтобы я получше рассмотрел, — коротко объяснил я. — Посоветовал вынести на улицу, там светлее.
— Вы неслись, как ошпаренный.