— Берти, выдающийся ты подлец, — воскликнул Боко, ибо это был он. — Где тебя черти носили? Я жду тебя целую вечность!
Я растолковал ему причины моей задержки, а он раздраженно заметил, что как раз у таких, как я, обязательно ломается в пути автомобиль, когда нам дорог каждый миг. И еще добавил, что слава Богу, не меня послали в свое время с доброй вестью из Аахена в Гент,[135] иначе ее бы в Генте раньше узнали из воскресных газет.
— Все висит на волоске, Берти, — сказал он после этого. — Создалась совершенно непредвиденная ситуация. Старик Уорплесдон окопался в баре и хлещет алкоголь ведрами.
— Ну и прекрасно, — ответил я. — Ты, возможно, не понял, что это значит, но я умею читать между строк. Это значит, что он уже пообщался с Устрицей и обо всем договорился ко всеобщему счастью.
Боко прищелкнул языком.
— Это-то да. Но жуткая опасность состоит в том, что он с минуты на минуту может совсем отрубиться, и что тогда?
Тут до меня дошло. Я почувствовал, как сердце мне сжала ледяная рука. Недаром Боко сказал: «Жуткая опасность». Грозила страшная беда. Весь наш стратегический план зиждился на том, что в нашем распоряжении окажется дядя Перси в приливе млека человеческой доброты. С ослепшим и безъязыким дядей Перси, приставленным к стенке в углу бара наподобие зонта, торчащего в стойке для зонтов, все наши планы рухнут.
— Ступай к нему незамедлительно, — волнуясь, сказал мне Боко. — Молю Небо, чтобы было еще не поздно.
Он не успел договорить, как я уже несся в сторону бара, подобно борзому псу, спущенному со стапелей. С глубоким облегчением я убедился, что не опоздал. Дядя Перси еще не отрубился. Он держался на ногах и, полный энергии, играл роль любезного хозяина при целом взводе приверженцев и прихлебателей, которые набились туда, специально чтобы поглазеть на него при свете общедоступного питейного источника.
Едва я вошел, как оркестр грянул по-новой, и все эти его дружки, опрокинув в глотки содержимое своих стаканов, потянулись вон, только мой престарелый свойственник остался сидеть, откинувшись на спинку стула и задрав ноги на стол. Не теряя ни мгновения, я выступил вперед и начал братание.
— А-а, дядя Перси! Здравствуйте, здравствуйте, — произнес я.
— Привет, Берти, — ответил он и, прищурившись, стал меня разглядывать. — Я не ошибся, предполагая, — уточнил он, — что внутри этой полицейской каски болтается Бертрам Вустер?
— Он самый, — кротко подтвердил я.
Мундир и каска оказались на поверку еще просторнее, чем я думал, и уже стояли у меня поперек горла. Нелегко было выносить это дружное веселье, встречавшее меня повсюду, где бы я ни появлялся в праздничной толпе. Вустеры не привыкли, чтобы их любезное присутствие на балах и маскарадах приветствовали хохотом и ржанием.
— Она тебе велика. Размер неподходящий. Тебе надо сменить шляпника, или шлемника, или как он называется. Впрочем, как есть, так есть, и ладно, тирлим-пом-пом-пом. Присаживайся и хлебни этого отвратительного шампанского, Берти. Я к тебе присоединюсь.
Я решил, что подошло время молвить разумное словечко.
— Не довольно ли вы уже выпили, дядя Перси? Он обдумал мой вопрос.
— Если ты хочешь сказать, не пьян ли я, — ответил он, — в широком, общем смысле ты прав. Я бесспорно пьян. Но все в мире относительно, Берти… Ты, например, имеешь отношение ко мне, а я имею отношение к тебе… Но я хочу подчеркнуть, что я в данный момент далеко не так пьян, как намерен быть позже. Эта ночь, мой мальчик, есть ночь беспредельного ликования, и если ты полагаешь, что я не буду ликовать, и притом беспредельно, то я отвечу: «Увидишь!». И это все, что я могу тебе ответить. Увидишь!
Наблюдать, как твой дядя, пусть даже и не родной, а по линии тети, в третий раз идет на дно в волнах шампанского, конечно, неприятно. Но, скорбя в роли племянника, я, честно признаться, взыграл духом в качестве заступника за Боко. Пусть дядя Перси под градусом, или даже пьян вдрызг, но настроен он сейчас, без сомнения, благодушно, тут не может быть двух мнений. Во всем этом было что-то диккенсовское, и я чувствовал, что он будет как глина в моих руках.
— Я видел Устрицу, — продолжал он.
— Правда?
— Да. Невооруженным глазом. И решительно не верю, чтобы у Эдуарда Исповедника мог быть такой вид. Имея омерзительную внешность Дж. Чичестера Устрицы, ни один человек не усидел бы на английском троне и пяти минут. Немедленно были бы организованы суды Линча, и рыцарей с боевыми топорами отправили бы на разборку с этим недоразумением.
— Ну и как, все в порядке?
— Все отлично, если исключить, что я вижу двух Берти. Хотя и одного более чем достаточно.
— Я спрашиваю, совещание ваше состоялось?
— А-а, наше совещание? Да, оно состоялось, и могу тебе сказать, если, конечно, ты способен услышать меня из-под своего шлема, я его провел, как несмышленого младенца. Утром, прочитав текст нашего соглашения, составленного на обороте винной карты и, кстати сказать, засвидетельствованного по всей законной форме здешним барменом, так что теперь не отвертишься, он убедится, что попросту подарил мне свою пароходную линию. Вот почему я говорю и подчеркиваю: тир-лим-пом-пом-пом! Наполни свой стакан, Берти. Не жалей яду.
Я почувствовал, что сейчас к месту будет похвальное слово. Как ни смягчился человек, никогда не помешает подбавить ложку лести, чтобы он размягчился еще больше.
— Ловко вы это провернули, дядя Перси.
— Вот именно, мой мальчик.
— На свете немного найдется людей с вашим умом.
— Ни одного.
— Вы лихо обделали дельце, тем более в таком состоянии.
— Ты имеешь в виду, под мухой? Не спорю, не спорю. Но я был в полном порядке, когда занимался с Устрицей. А вот мои башмаки — нет. — Он скривил губы в гримасе боли. — Похоже, что я надел пару обуви номеров на десять меньше, чем надо. Жмут — нет слов как. Пойду поищу тихий уголок, где можно будет стащить их на какое-то время.
Я набрал полную грудь воздуха. Мне стало ясно, что надо предпринять. Так, наверное, великие полководцы выигрывают сражения: им вдруг становится ясно, что надо предпринять, и, подтянув носки, они берутся за дело.
Ибо все это время я опасался, что, как только я переведу разговор на тему Боко, мой дядя повернется на пятке и потопает прочь, оставив меня на произвол судьбы. Однако стоит подъехать к нему, когда он в одних носках, и такого исхода можно не опасаться. Без башмаков поди попробуй повернуться на пятке, да еще если сидишь в автомашине. В этом и состояла моя блестящая мысль: его надо засунуть в автомобиль!
— По-моему, — сказал я, — лучше всего вам посидеть в автомобиле.
— У меня нет автомобиля. Я прикатил сюда на велосипеде и страшно измучился, нетренированные икры болят невозможно.
— Автомобиль я найду.
— Не твой двухместный драндулет, надеюсь? Мне нужен простор. Хочу вытянуть ноги и расслабиться. Икроножные мышцы до сих пор дергает.
— Нет, это другая машина, гораздо вместительнее и удобнее во всех отношениях. Принадлежит одному моему знакомому.
— А он не будет против, чтобы я снял башмаки?
— Вовсе нет.
— Прекрасно. Веди меня, мой мальчик. Хотя, прежде чем тронуться в путь, я, пожалуй, разживусь еще бутылкой этого крыжовенного сидра, и мы возьмем ее с собой.
— Если вы уверены, что это разумно.
— Не только разумно, но и настоятельно необходимо. Нельзя терять драгоценные мгновения.
Автомобиль Боко я отыскал без труда. Крупная такая штуковина размерами с молодой танк, он купил ее когда-то по бедности в подержанном состоянии и потом ни за что не хотел заменить на другую, так как ее тяжелые формы оказались очень полезны в условиях транспортных пробок. Он говорил, что обычные спортивные модели она раскидывает направо и налево, точно мошек, и лично он даже в случае столкновения с омнибусом все равно готов поставить на нее.
135