Я ввел почтенного сородича в ее обширное нутро, он снял башмаки. И только когда он благополучно отвалился на спину и выставил ступни в окно для овеивания прохладным ночным воздухом, я, наконец, затронул главную тему в повестке дня.
— Значит, вы обвели Устрицу вокруг пальца, дядя Перси? — начал я. — Здорово. Лихо. И теперь, достигнув столь крупного триумфа в бизнесе, вы, должно быть, относитесь к людям благожелательно?
— Я всех нежно люблю, — ответил он великодушно. — Взираю на человечество добрым, снисходительным оком.
— Что ж, это хорошо.
— За исключением, понятно, этого врага рода человеческого, злодея Фитлуорта.
Это уже было не так хорошо.
— Зачем делать исключения, дядя Перси? В такую ночь.
— Ив такую ночь, и во всякую другую, и при свете дня. Фитлуорт! Пригласил меня на обед…
— Знаю, он мне рассказывал.
— …и подло напустил на меня из солонки пауков.
— Я знаю, но…
— Бродит по моему парку и запирает в сарай моего компаньона, когда никто его не просил.
— Да, знаю, вы совершенно правы, но…
— Ив довершение всего прячется в моей траве, точно жалкое насекомое, так что невозможно сделать ни шагу, не наступив на него. Как подумаю, что я не оторвал ему все ножки и не сплясал на его останках, моя сдержанность меня просто поражает. Так что не говори со мной, пожалуйста, про Фитлуорта.
— Но про это я как раз и хочу с вами поговорить. Хочу за него заступиться. Вам, надеюсь, известно, дядя Перси, — произнес я с некоторым трепетом в голосе, — что он любит юную Нобби.
— Мне передавали. Какая наглость!
— Они идеальная пара. У вас с ним, возможно, имеются кое-какие расхождения во взглядах, например по вопросу о пауках в солонках, но факт таков, что Боко — один из самых популярных молодых литераторов Британии. Он зарабатывает в год больше министра.
— Иначе позор бы ему был. Видел ты когда-нибудь хоть одного министра? Я знаком с добрым десятком, и ни один не заслуживает, чтобы ему платили больше тридцати шиллингов в неделю.
— Он сможет обеспечить Нобби тот уровень жизни, к какому она привыкла.
— Нет, не сможет. Спроси, почему.
— Почему?
— Потому что я этого никогда не допущу.
— Но он любит, дядя Перси.
— Любит дядю Перси? Надо же, у него тоже есть дядя по имени Перси!
Я почувствовал, что мы сейчас совершенно запутаемся. Надо было принимать срочные меры. Я объяснил:
— Говоря: «Он любит, дядя Перси», я употребляю слова «Дядя Перси» в качестве обращения, а не дополнения, то есть: не «любит дядю Перси», а «любит», запятая, «дядя Перси», восклицательный знак.
Говорю, а самому страшно, что, кажется, получается чересчур сложно. И страхи мои подтвердились.
— Берти, — озабоченно проговорил мой дядя, — боюсь, я за тобой не уследил. Ты сильнее пьян, чем я.
— Да нет же!
— Тогда давай еще раз, только медленнее. Я вовсе не намерен отрицать, что мои умственные способности слегка помутились, но…
— Я просто сказал, что он любит, а дядю Перси приставил в конце.
— Обращаясь ко мне?
— Ну да.
— Как бы в звательной форме?
— Именно.
— Слава Богу, разобрались. Так на чем мы остановились? Ты заявляешь, что он любит мою подопечную Зенобию. Я отвечаю: «Ну и пусть, на здоровье. Я ему не мешаю. Но провалиться мне, если он на ней женится». Я очень серьезно отношусь к своему опекунству над этой девушкой. Для меня это святая обязанность. Доверяя ее моей заботе, ее покойный отец — прекрасный был человек, вот только слишком любил розовый джин, — так вот, он, помню, схватил меня за руку и говорит: «Смотри за ней зорко, как коршун, Перси, старина, не то она выскочит замуж за какое-нибудь ходячее недоразумение». А я ему: «Родди, старичок, — его Родериком звали. — Вставь только пункт в контракт, что она не может вступить в брак, не получив на то моего согласия, и ни о чем больше не волнуйся». И что же получается? Не успел я оглянуться, как возле нее оказывается самое непотребное из всех ходячих недоразумений на свете. Но меня он не застал врасплох, мой мальчик. Я готов и во всеоружии. У меня есть мои полномочия, черным по белому, и я намерен употребить власть.
— Но ее отец не имел в виду такого человека, как Боко.
— Да, возможности людской фантазии ограничены.
— Боко отличный малый.
— Ничего подобного. Отличный малый, как бы не так! Назови мне хоть одно достойное дело, совершенное этим Фитлуортом, которое бы заслужило ему уважение и почет.
Я на минуту задумался. Но когда Вустеры задумываются, они обычно что-нибудь да придумают.
— Вы, возможно, не знаете, — сказал я ему, — а ведь он как-то раз дал пинка Эдвину.
Это возымело действие. Челюсть у дяди отвисла, и пальцы на ногах задергались, словно их овеял мимолетный зефир.
— Это правда?
— Спросите Флоренс. Спросите мальчика, который чистит сапоги и ножи.
— Вот это да!
Он посидел немного, погруженный в раздумье. Видно было, что мои слова произвели сильное впечатление.
— Признаюсь, — проговорил он наконец, поднеся бутылку ко рту и осушив ее на целую треть, — твое сообщение побуждает меня взглянуть на этого молодого человека несколько благожелательнее. Да, до некоторой степени, не спорю, я изменил свое отношение к нему. Видишь, в каждом из нас есть добро.
— Тогда, может быть… Он помотал головой.
— Нет, Берти, я не могу согласиться на этот брак. Взгляни с моей точки зрения. Человек живет совсем рядом со мной. Под тем предлогом, что он муж моей воспитанницы, он бы стал постоянно мозолить мне глаза. Выйдешь прогуляться в парк — смотри под ноги, не прячется ли он в траве? Сядет с нами за стол обедать — того гляди что-нибудь выползет из солонки. Никакая нервная система этого не выдержит.
Я понял его.
— Но вы еще не знаете последней новости, дядя Перси. Через месяц Боко уезжает в Голливуд. Представьте себе, Америка находится в трех тысячах миль от нас, а Голливуд — еще за три тысячи миль, на другом краю Америки!
Он выпучил глаза. — Это правда?
— Совершеннейшая.
Он помолчал немного, сосредоточенно считая на пальцах.
— У меня получается: шесть тысяч миль.
— Правильно.
— Шесть тысяч миль, — повторил он, как бы пробуя слова на вкус. — Ну, это совсем другое дело. Ты думаешь, Зенобия его любит?
— Всей душой.
— Странно. Удивительно. И финансовое положение у него действительно такое хорошее, как ты говорил?
— Еще лучше. Издатели кричат от ужаса, как малые дети, когда его агент заглядывает к ним обговорить условия очередного контракта.
— А насчет Голливуда? Ты уверен, что я не запутался в счете? Шесть тысяч миль — это верно?
— Может быть, немного больше.
— Ну, раз так, в таком случае, черт возьми…
Я вижу, железо горячо, и значит, самое время Боко его ковать.
— Сейчас я вам его пришлю, — говорю, — вы с ним переговорите и обсудите начерно условия. Вам никуда не надо идти. Автомобиль — его. Увидите, вы потом будете меня благодарить, когда поймете, какой подарок поднесли двум любящим сердцам весенней радостной порой.
— Тир-лим-пом-пом-пом! — милостиво отозвался мой старый родич, сердечно помахав мне ногой, и еще раз приложился к бутылке.
Я не стал терять ни единого мгновения, а помчался в бальную залу, определил в толпе Боко и направил его к цели, снабдив необходимыми добрыми напутствиями: «Держи хвост пистолетом!» и «Желаю удачи!» После чего привел в действие свой добрый старый «бентли» и укатил домой, радуясь, что благополучно завершил это скользкое дельце.
Первой моей заботой по прибытии на место было сорвать с себя проклятую полицейскую форму. Прокравшись во тьме к речному берегу, я предал ее хладным волнам, которые могли выбросить, а могли не выбросить ее на сушу где-нибудь в другом месте, откуда она, в конечном итоге, вернулась бы к законному владельцу. А затем примчался домой и нырнул под одеяло.
Но усталые вежды сон сомкнул мне не сразу, так как чья-то злодейская рука засунула мне в постель ежа, можно сказать — злого китовраса. Я, естественно, решил, что рука эта Боко Фитлуорта, и хотел было переложить животное на его ложе, однако рассудил, что Боко-то получит заслуженный урок, но каково будет китоврасу? Так что я отнес его в сад и выпустил на траву.