Я встал.
— Дживс, — сказал я, — вы должны выслушать меня и дать совет. Интрига запутывается.
ГЛАВА 5
Я надел рубашку и трусы до колен.
— Ну как, Дживс, — спросил я, — что вы мне скажете?
Пока мы шли к дому, я посвятил его в перипетии последних событий, потом оставил его размышлять над ними в поисках выхода, и быстро принял ванну. Теперь я с надеждой глядел на Дживса, как тюлень, ожидающий, что ему кинут кусок рыбы.
— Придумали что-нибудь?
— Увы, сэр, пока нет.
— Вообще ничего?
— Боюсь, что так, сэр.
Я издал жалобный стон и стал натягивать брюки. Этот блестящий ум мгновенно находит идеальное решение для сложнейших головоломок, я так к этому привык, что и представить себе не мог возможность неудачи, особенно в нынешних обстоятельствах. Удар оказался слишком болезненным, и, когда я надевал носки, у меня дрожали руки. Было странное ощущение, будто я весь окоченел, и ход мыслей, и движения тела замедлились; казалось, кто-то положил мои мозги, а заодно с моими мозгами и меня, в холодильник и забыл там на несколько дней.
— Может быть, Дживс, вы недостаточно ясно представляете себе картину в целом? — предположил я. — Я слишком коротко пересказал вам, что произошло, — торопился погрузиться в ванну. Мне кажется, стоит сделать как в детективах. Вы читаете детективы?
— Не слишком часто, сэр.
— Во всех детективах сыщик в какой-то момент обязательно начинает систематизировать данные и для этого составляет список подозреваемых, записывает мотивы преступления, где кто когда был, у кого есть алиби, улики, и прочее. Давайте попробуем и мы. Возьмите бумагу и карандаш, Дживс, будем сводить все воедино. Назовем документ «Вустер Б. Положение дел». Написали?
— Да, сэр.
— Хорошо. Едем дальше. Пункт первый: тетя Далия грозит, что, если я не украду корову и не передам ей, она отлучит меня от своего стола — прощай, кулинарные шедевры Анатоля.
— Да, сэр.
— Пункт второй: если я украду корову и передам ей, Спод превратит меня в отбивную.
— Да, сэр.
— Самое ужасное — это пункт третий: если я украду корову и передам тетке или не украду ее и не передам Гарольду Пинкеру, я не только подвергнусь вышеупомянутой процедуре превращения в отбивную, но Стиффи к тому же отдаст блокнот Финк-Ноттла сэру Уоткину Бассету. И вам, и мне известно, чем это кончится. Так что вот. Таковы мои дела. Вникли?
— Да, сэр. Без сомнения, обстоятельства сложились не слишком благоприятно.
Я выразительно посмотрел на него.
— Дживс, не надо испытывать мое терпение, особенно сейчас. Не слишком благоприятно — это же надо такое придумать! Кого это вы на днях поминали, на чью голову обрушились все невзгоды мира?
— Мону Лизу.
— Знаете, если бы я сейчас встретил эту вашу Мону Лизу, я пожал бы ей руку и сказал, что очень хорошо ее понимаю. Дживс, перед вами лягушка, раздавленная бороной.[21]
— Да, сэр. Пожалуйста, чуть выше брюки, сэр, на четверть дюйма. В просвете между ботинком и манжетой должен с небрежной элегантностью мелькать носок. Эта тонкость чрезвычайно важна.
— Так?
— Безупречно, сэр. Я вздохнул:
— Бывают минуты в жизни, Дживс, когда человек задает себе вопрос: «А стоят ли брюки такого внимания?»
— Это настроение пройдет, сэр.
— Не с чего ему проходить. Если вы не распутаете этот клубок, всему конец. Конечно, у вас просто не было времени как следует пораскинуть мозгами, — сказал я с некоторой надеждой. — Пока я ужинаю, проанализируйте все еще раз со всех возможных точек зрения. Вдруг на вас снизойдет вдохновение. Такое ведь случается, правда? Вроде как озарит, а?
— Да, сэр. Считается, что древнегреческий ученый Архимед открыл свой знаменитый закон о поддерживающей силе жидкостей и газов совершенно неожиданно для самого себя, когда садился утром в ванну.
— Ну вот видите! И ведь не такой уж был гений. По сравнению с вами, Дживс.
— Необычайно одаренный человек, сэр. Его убил рядовой солдат, и мир до сих пор скорбит о потере.
— Надо же, какая незадача. Но что поделаешь, всякая плоть — трава,[22] так, кажется?
— Истинно так, сэр.
Я в задумчивости закурил сигарету и, выкинув из головы Архимеда — сейчас не до него, снова стал размышлять о жуткой передряге, в которую попал по милости вероломной Стиффи.
— Знаете, Дживс, — сказал я, — если основательно задуматься, то невольно поразишься, как сильно старается прекрасный пол напакостить мне. Помните мисс Уикем и историю с грелкой?
— Помню, сэр.
— А Гледис — забыл фамилию, — которая уложила в постель своего приятеля со сломанной ногой в моей квартире?
— Да, сэр.
— А Полину Стоукер, которая ворвалась посреди ночи в мой деревенский домик в купальном костюме?
— Помню, сэр.
— Что за странные существа эти женщины, Дживс, что за странные создания! Насколько коварнее и злее мужчин, насколько более жестоки. Но по части жестокости Стиффи их всех переплюнула. Чье это имя ангел вписал в золотые скрижали первым?[23]
— Праведника Абу бен Эдема, сэр.
— Вот-вот, и Стиффи того же заслуживает. Ее никто не перещеголяет. Что, Дживс?
— Я просто хотел спросить, сэр, когда мисс Бинг грозила передать блокнот мистера Финк-Ноттла сэру Уоткину, ее глаза не поблескивали, может быть, вы случайно заметили?
— Вы имеете в виду лукавый блеск, то есть думаете, она попросту дурачила меня? Нет, Дживс, ни намека на блеск. Поверьте, видел я холодные глаза, много раз видел, но чтобы вместо глаз кусочки льда — не доводилось. Она не шутила, она диктовала условия сделки на полном серьезе. И при том вполне отдавала себе отчет в том, что совершает низкий поступок — даже по меркам женщин, но ей было на это чихать. А корень зла — эмансипация, современные женщины возомнили себя пупом земли и считают, что им все позволено. Разве во времена королевы Виктории такое было мыслимо? Принц-консорт сурово осудил бы девушку, которая ведет себя как Стиффи, что скажете, Дживс?
— Вполне допускаю, что его королевское высочество мог не одобрить поведение мисс Бинг.
— Она бы и пикнуть не успела, как он согнул бы ее пополам и отшлепал по попке лакированным штиблетом. А я бы посоветовал ему подвергнуть той же процедуре и тетю Далию. Кстати, уж раз я ее вспомнил, надо, пожалуй, пойти засвидетельствовать почтение престарелой родственнице.
— Она с большим нетерпением ожидает вас, сэр, хочет побеседовать.
— Признаюсь вам, как на духу, Дживс: я отнюдь не разделяю этого ее желания и без всякого удовольствия думаю о seance.[24]
— В самом деле, сэр?
— Скорей, наоборот. Видите ли, я перед чаем послал ей телеграмму, в которой сообщил, что отказываюсь красть серебряную корову, а она телеграмму не получила, потому что еще раньше уехала из Лондона. Иными словами, она уверена, что племянник чуть ли не рвется с поводка, желая выполнить ее команду, а племянник будет вынужден признаться, что план лопнул. Ей это ох как не понравится, и я не стыжусь вам признаться, Дживс, что чем больше я думаю о предстоящей беседе с ней, тем ощутимее у меня холодеют ноги.
— Позвольте вам предложить, сэр, — конечно, это всего лишь полумера, — но замечено, что в минуты растерянности и уныния полный вечерний костюм часто помогает обрести душевное равновесие.
— Думаете, мне следует надеть фрак и белую бабочку? Спод говорил — черную и смокинг.
— Считаю, что чрезвычайные обстоятельства оправдывают это небольшое отклонение от этикета.
— Может быть, вы правь.
И, конечно, он оказался прав. По части психологических тонкостей он настоящий дока. Я облачился в полный парадный костюм и сразу же почувствовал себя увереннее. Ноги потеплели, в глазах появился блеск, душа расправилась, будто кто-то накачал ее велосипедным насосом. Я обозревал в зеркале произведенный эффект, легчайшими движениями пальцев поправляя бабочку и мысленно повторяя в уме слова, которые готовился сказать тете Далии, если она вспылит, и тут открылась дверь, и вошел Гасси.