На маленький столик она водрузила позолоченного Будду из чугуна.
Потрясенная Энн молчала. Она только злилась про себя, что «ничего не понимает в искусстве».
Завершив создание чуда красоты, Юла с сияющей улыбкой обернулась к Энн.
— Дивно, правда? Эти пойнт-ройялские комнаты, они все такие грубые, вульгарные, такие мужеподобные и банальные! А у нас будет настоящий салон, где мы сможем болтать, предаваться праздности и отдыхать душой. И мечта-а-а-а-ть! А теперь послушай, какая у меня идея насчет спальни. Давай сохраним черный мотив, но в качестве дополнительной темы пустим увядшую чайную розу. Опять-таки черные бархатные шторы, но к ним…
— Знаешь, что я тебе скажу! — Благоговение Энн перед возвышенными и утонченными материями отступило под натиском ее стремления к свету и свежему воздуху, которые после смелости, верности и эйнштейновской жажды познания мира были двумя величайшими божествами в ее суровом маленьком пантеоне. — Знаешь что! Эта комната — просто прелесть. Д-да, просто прелесть. Но я не хочу, чтобы в спальне висели тяжелые шторы и роскошные абажуры. Мне нужен воздух. И если ты не возражаешь, я перенесу свой письменный стол туда, поставлю его к окну и накрою лампу простым зеленым стеклянным абажуром. Эту комнату ты возьми себе. А в спальне пусть будут две кровати, два столика, плетеный коврик и больше ничего.
Юла пришла в отчаяние от такого филистерства (в 1910 году слово «филистер» еще не вышло из употребления). Жалобно, словно серебряный рожок в похоронном марше, она пропела:
— Ах, Энни, душечка! Я думала, что тебе нравится… Я только потому и старалась… Что же ты мне раньше не сказала!
— Понимаешь, такая гостиная — это действительно здорово. Но одна комната должна быть для работы. Ты же сама понимаешь.
— Ну, конечно, конечно! Любовь моя! Пусть все будет, как ты хочешь! — Юла змеей скользнула к Энн, обняла ее и поцеловала в затылок. — Я хочу все делать так, как тебе нравится! Все, что мой талант может добавить к твоему гению…
— Ах, оставь, пожалуйста! Перестань! — Как ни странно, назойливая нежность Юлы вызвала у Энн не досаду, а скорее испуг. Ей стало как-то не по себе. И она довольно нелюбезно обратилась в бегство.
— Мне пора на гимнастику! — пробормотала она и, бесцеремонно вырвавшись из объятий Юлы, схватила свой берет.
«Я этого не понимаю. Мне не нравится, когда девушки так обнимаются. Даже как-то страшно стало. Вот с Адольфом это было приятно!» — размышляла она по дороге в библиотеку.
Однако после счастливых часов, проведенных над книгой Дэнби «Принципы налогообложения и их взаимоотношение с тарифами», Энн со вздохом подумала: «Это просто глупая влюбленность, какая бывает у школьниц. Подумаешь, какие-то поцелуи. Посмели дотронуться до твоей священной особы… Но в спальне мы все равно обойдемся без вавилонских, карфагенских или как их еще там украшений!»
И они обошлись.
Юла жалобно хныкала, что в холодные ночи окна остаются открытыми, но в обществе восхищалась «изысканной спартанской простотой нашей спальни».
Через два дня после начала занятий на предпоследнем курсе в «салоне» Юлы собралось шестеро студенток. Убранство комнаты еще не было завершено, но широкая черная тахта и несколько сот японских гравюр заняли свое место. Шесть девушек, сидевших вокруг блюда, в котором зловеще булькал расплавленный сыр с гренками, пропитанными пивом, сильно напоминали компанию шестерых студентов Йеля, Гарварда или Принстона, собравшихся в 1932 году в университетском общежитии вокруг драгоценной бутылки джина, — не считая того, что гренки в сыре под пивом гораздо более ядовиты.
Девушки болтали, щебетали, ворковали — захлебываясь от волнения, они открывали для себя жизнь. На первых двух курсах колледжа они еще оставались школьницами. Теперь они стояли в преддверии Большого Мира, с нетерпением ожидая выпуска из колледжа, когда они вступят во владение тронами, великими державами или княжествами, завидными должностями в самых лучших школах или блестящими мужьями (желательно из числа докторов, адвокатов или профессоров); когда они отправится путешествовать по Франции или станут облегчать участь несчастных, необразованных бедняков.
— Многие девушки с нашего курса только и мечтают, как бы выйти замуж. Я не хочу выходить замуж. Купать визгливых младенцев и слушать за завтраком разглагольствования мужа! Я хочу сделать карьеру! — заявила Тэсс Морисси.