Мальвина и Энн, как считали другие и они сами, были убежденными защитницами женских прав, благонамеренными гражданками, честными труженицами, но сейчас они задыхались от сочувствия к человеку, который по мере слушания дела в этом мрачном, непроветренном зале представал услужливым мошенником.
Не сразу, а только заметив на одной из стен пятно в форме Африки, Энн осознала, что в этом же самом зале она видела судью Бернарда Доу Долфина в шелковой мантии, кивавшего людям, которые почтительно поднялись при его появлении. Теперь другой судья, в другой шелковой мантии, сидел за тем же высоким столом под двумя золочеными пучками ликторских прутьев, символизирующих святость Закона, и все встали при его появлении, и все теперь были убеждены уже в его непогрешимой мудрости.
В первую секунду, когда Энн вошла в зал, ей показалось, что новый судья — Линдсей Этвелл. Но это был не он. «Только этого еще не хватало для полной иронии судьбы!» — негодующе подумала Энн.
Она почти не смотрела на судью. Она видела затылок Барни, сидевшего с равнодушным видом около стола защитника. Она видела застывший профиль Моны Долфин, сидевшей ближе к краю первого ряда, видела беспрерывно жующих резинку присяжных, вчерашних владык бакалейных лавок и гаражей, а ныне владык чести человека.
Дело было ужасающе простым. Компания, взявшая подряд на проводку канализации, перепоручила часть работ другим лицам, которые потом предъявили ей иск на более крупную сумму. Барни, под председательством которого слушалось дело, вынес решение в пользу компании по всем пунктам иска и вскоре стал одним из ее директоров. В это же время он положил в банк сто тысяч долларов, происхождения которых не мог или не хотел объяснить.
Это было сухое и томительное перечисление цифр, почти такое же томительное и роковое, как злокачественная опухоль.
Но Энн сразу перестала скучать и томиться, когда на второй день, обернувшись, вдруг заметила в зале Рассела Сполдннга, который свирепо смотрел на нее. Она шепнула Мальвине:
— О господи! Тут Игнац. Не выходи со мной.
После заседания, подойдя к Расселу и постаравшись принять небрежный вид и в то же время казаться заботливой женой, она ласковым голосом произнесла:
— Любопытное дело. А я и не знала, Игнац, что оно тебя интересует.
Рассел в ответ только что-то промычал, и они вышли в мраморный коридор. Он едва успел начать: «Послушай!» — как вдруг они лицом к лицу столкнулись с Барни и Моной, и Барни, резко остановившись, удержал жену за локоть. Мона глядела прямо на них, не улыбаясь, Рассел нахмурился, Энн чувствовала, что у нее вид школьницы, застигнутой со своим возлюбленным. Один Барни, казалось, был весел и не испытывал неловкости.
— Мона, это доктор Виккерс, начальник Стайвесантской исправительной тюрьмы для женщин. Я поставляю ей дам, которых она опекает, — вернее, поставлял. Доктор Виккерс, это моя жена.
— А это, судья, мой муж, Рассел Сполдинг.
— Мы, кажется, с вами как-то встречались у доктора Уормсер, — заметил Барни.
— Разве? Что-то не помню, — отрезал Рассел как можно более вызывающим тоном.
Мона, старательно подражая выговору английских аристократок, снисходительно произнесла:
— Но мне показалось, миссис Сполдинг, что судья назвал вас доктор Виккерс.
— Да, это моя девичья фамилия, я сохранила ее для работы.
— Вот как? Очень интересно. А почему же вы оставили медицинскую деятельность?
— Я не медик.
— Вот как? Разве бывают доктора не медики? Очень интересно. Бернард, я думаю, нам надо спешить. До свидания. Оченьбылоприятнопознакомиться.
И Энн с Расселом остались в коридоре одни. Энн видела, как улепетнула Мальвина, спасаясь от тайфуна.
Энн направилась к лестнице.
— Погоди! — рявкнул Рассел. — Мне надо кое-что выяснить, сейчас, сию минуту, пока ты не успела придумать какую-нибудь новую ложь! Этот мошенник Долфин быд твоим любовником?
— Почему был? Есть!
— А, значит, на этот раз ты не собираешься врать! Ну так вот: с этой минуты — был! Я совершенно категорически запрещаю тебе видеться с ним, когда бы то ни было и где бы то ни было. Это означает, что больше ты не придешь на этот омерзительный процесс, чтобы переживать за своего любезного жулика и взяточника! Поняла?
— Да, вполне. — Голос Энн звучал устало. — Очень хорошо. Мы сегодня же до полуночи освободим твою квартиру, я, Мэт и Гретцерел, и на этот раз уже навсегда.
— Но послушан, Энн! Я совсем не хочу этого, я не хочу, чтобы ты уходила, да еще забирала Мэта! Я люблю Мэта! Пусть он даже и не мой сын, хотя нет, он мой!