Но тут же он обеспокоенно сказал:
— Ты говоришь, что не боишься скандала, но тебе не кажется, что будет лучше, если ты сама подашь в отставку и уйдешь из тюрьмы по собственному желанию?
— Нет. Ты бы так не сделал! Я не знаю за собой ничего такого, из-за чего мне следует подать в отставку. Оставаясь с тобой, я поступаю совершенно правильно. Да и отставка ничего не спасет: просто подумают, что я удираю.
— А как в будущем отразится скандал на Мэте?
— Слушай, сейчас совсем другой век! К тому времени, как Мэту исполнится шестнадцать лет, придется искать в словаре значение слова «скандал»! Нет! Мой девиз я беру у славного старого разбойника, герцога Веллингтона: «Печатайте и проваливайте в тартарары!»
Они приехали в «Голову Пирата», и ее любовь к нему была так сильна, что на этот вечер он был избавлен от необходимости восторгаться ее стенными книжными шкафами, бельем, крашеной мебелью. Пока не взошла поздняя луна, они сидели на ступеньках, крепко обнявшись, и они были так уверены в будущем, что даже могли молчать.
Проснувшись в верхней спальне, когда уже было светло, она увидела, что Барни исчез. Ею овладел безумный страх. А вдруг он и в самом деле бежал из тюрьмы и вернулся к ней только на одну ночь? Она бросилась к окну и, выглянув, тихонько засмеялась.
Барни шагал по невозделанному саду, без пиджака, с трубкой в зубах. Вот он остановился и стал чертить что-то трубкой в воздухе. Она догадалась, что он прикидывает, где лучше разбить клумбы с розами.
Когда она спустилась вниз, оказалось, что завтрак уже ждет ее.
— Какой ты молодец, Барни!
— Ну, как кофе? Правда, хорош?
— Изумителен! (Между прочим, кофе и в самом деле был отлично сварен.)
— Ну вот и прекрасно. Энн!
— Да, милорд.
— По-моему, почва там, где посажены розы, никуда не годится. Понадобится уйма удобрений.
— Да…
— И я не торопился бы продавать дом, даже если мы и отправимся на Запад. Мы, вернее сказать, ты очень удачно вложила деньги.
— Конечно, я сделаю так, как ты скажешь.
— И еще: в тюрьме я прочел твою статью в «Экономическом журнале» о взаимосвязи преступности и туберкулеза. Я не уверен в твоих цифрах. Хочешь, я их проверю?
— Неужели ты это сделаешь? Я буду тебе так признательна. Ах, Барни! — произнесла в экстазе смирения Покоренная Женщина, Независимая Женщина, Великая Женщина, Эмансипированная Женщина, Влюбленная Женщина, Женщина-Хозяйка, Сельская Жительница, Гражданка Вселенной — словом, Женщина.
Барни зашагал по комнате. Она с ужасом заметила, что он бессознательно делает одно и то же количество шагов: девять шагов вперед, два-в сторону, девять шагов назад, два — в сторону и снова девять шагов вперед — без изменения. Он проворчал:
— Хотя с моей стороны самое настоящее нахальство критиковать тебя за что бы то ни было, радость моя!
Она сказала и постаралась, чтобы это звучало как бы невзначай:
— А тебе не приходило в голову, Барни, что мы с тобой оба вышли из тюрьмы и у нас должно хватить ума на то, чтобы радоваться этому?
— Но почему — ты?
— Ты, ты и Мэт вывели меня из тюрьмы — тюрьмы Рассела Сполдинга, тюрьмы честолюбия, жажды похвал, тюрьмы собственного «я». Мы вышли из тюрьмы!
— А ведь это верно! — Он опять зашагал по комнате, но теперь уже не отмерял девять на два.
ПОСЛЕ СТОКГОЛЬМА
«Уважаемые члены Шведской Академии! Дамы и господа!.. Мне хотелось бы здесь рассмотреть некоторые тенденции современной американской литературы, некоторые угрожающие ей опасности и радующие перспективы. Желая обсудить эти вопросы с абсолютной, ничем не сдерживаемой откровенностью, возможно, я буду несколько прямолинеен, но говорить с вами иначе, как с полной откровенностью, на мой взгляд, значило бы вас оскорбить: мне придется несколько непочтительно отозваться об известных институтах и деятелях моей горячо любимой страны».
Так начиналась одна из самых запальчиво-резких и сенсационных речей, когда-либо произнесенных писателем, очередным лауреатом Нобелевской премии. На трибуне стоял высокий, худой человек в смокинге и белой накрахмаленной рубашке. Его узкое, некрасивое, но выразительное лицо с прядью рыжеватых, жестких волос, спадавших на изрезанный морщинами лоб, порозовело от волнения. В зале было тихо. Его слушали академики, журналисты, нарядные дамы. Было 12 декабря 1930 года. Шведская Академия чествовала Синклера Льюиса.
Первый американский писатель лауреат Нобелевской премии, он назвал свою речь «Страх американцев перед литературой». Он имел в виду американских буржуа и литературу критико-реалистического содержания.