Оборванец повернул Елену за плечи лицом вверх и облапил ее. И опять, счастливая насилием, Елена затрепетала в объятиях молодого оборванца.
XIVОборванец отошел и стоял в стороне, искоса поглядывая на Елену. Она села и дрожащими пальцами поправляла прическу.
— Ну, где ж водка? — сипло спросил босяк. — Принесла, так подавай.
— Сейчас дам, — сказала Елена. — Вот, возьми.
Открыла корзинку, достала бутылку, протянула ее босяку. Тот радостно пошел было к Елене, но вдруг остановился, нахмурился, решился покуражиться. Лицо его приняло надменное выражение, и он закричал визгливо и сипло:
— Стерьва, порядка не понимаешь! В ноги кланяйся, проси умильно: государь мой, удал добрый молодец, прими винцо казенное от рабы твоей, изволь, сударь, выкушать на доброе здоровьице.
Елена встала, улыбаясь, и сказала:
— Миленький, как же я кланяться стану, коли у меня бутылка в руках? Ты бы бутылку сперва взял.
— Давай, — с деловитым видом сказал босяк. — Ну, кланяйся.
Елена поклонилась ему в ноги, проговорила, стоя на коленях подсказанные ей слова, еще раз поклонилась и, не поднимаясь с колен, смотрела на босяка. Он проворно и ловко вытащил грязными пальцами пробку из бутылки. Нюхнул, и опять блаженная улыбка засияла на его губах, и лицо его стало детски ласковым. Он говорил:
— Эх, хорошо! Догадалась, что принести, стерьва полоротая! Уважила. Ну, что на коленках стоишь? Покланялась, и будет. На, выпей.
Он поднес бутылку к Елениным губам. Елена упала на землю и захохотала. Она лежала на спине раскрасневшаяся и смотрела, не отрываясь, на босяка.
— Ну, чего ржешь? — спросил он. — Что-то ты уж больно весела. Не колочена живешь, набалована, размилашка.
— Я не пью водки, глупый, — говорила Елена, вытирая на глазах слезинки, выступившие от смеха. — На что мне водка? Я и так живу веселая.
— Не пьешь? — недоверчиво сказал босяк. — Ну и дура. Да ты хоть пригубь.
Елена вспомнила вчерашние ощущения. Сказала.
— Да я бы пригубила, коли велишь, только боюсь, голова болеть будет.
Босяк подумал и решил:
— Ну, не хочет и не надо. Кума пеша, куму легче. Не пьешь, — мне больше останется. Чем закусить-то? Огурчика свежепросольного не захватила?
Елена села, поправила волосы. Потом достала со дна корзины сверток с огурцами. Посмотрела на босяка. Его солнечная улыбка ужалила ее жалостью, мгновенною и острою. Она сказала негромко:
— И ты бы, милый, лучше не пил водки.
— Для чего не пить? — спросил босяк. — На то она и водка, чтоб ее пить. Водки не пить, так это что ж и будет! Не жизнь, а купорос.
— Водка — яд, — усмехаясь, тихо говорила Елена.
Босяк захохотал.
— Ну, от такого яда не окочуришься, — весело сказал он. — Только все внутренности проспиртуешь, так что и смерть не возьмет.
— А все-таки лучше не пей, — повторила Елена. — Сначала съешь чего-нибудь.
Елена вынула из корзины курицу и принялась развертывать ее.
— Вот дура баба! — крикнул босяк. — Сама принесла, да сама, — не пей. Стерьва!
— Вот съешь курицы, — говорила Елена.
Парень поднес бутылку к губам, запрокинул голову и жадными глотками отпил сразу почти половину бутылки.
— Ух, славно обожгло! — пробормотал он. — Крепкая водка, правильная!
Елена глянула снизу на его лицо. Оно быстро наливалось кровью. Глаза расширились очень. Выражение блаженного удивления на его лице быстро переходило в гримасу недоумения и злобы. И уже не солнечная улыбка, — страшная судорога перекашивала губы.
Елена опустила глаза. Достала из корзины, салфетку, ножи, вилки. Удивилась, заметив, что пальцы ее дрожат.
Босяк резко вскрикнул:
— Что? Дьявол!
Елена взглянула на него. Багрово-красное лицо, перекошенное болью и страхом, было свирепо и жалко, и нельзя было долго смотреть на него. Хватаясь за живот и охая, парень сел на траву. Бормотал невнятно:
— Ты, стерьва, что за водку мне дала? Где ты такую водку брала?
Елена отвечала напряженно-спокойным голосом:
— Говорила тебе, не пей, сначала съешь чего-нибудь. На пустой желудок, да сразу полбутылки выпил. Конечно, и почувствовал себя нехорошо.
Парень покачивался в лад ее словам. Вдруг новая спазма боли резко схватила его. Он закричал хрипло-ревущим голосом:
— Подсыпала, стерьва! — Говори, чего ты мне подсыпала.
Лицо оборванца покрывалось синеватою, мертвенною бледностью, резко и под слоями грязи и загара. Капли пота, такие крупные, каких Елена еще никогда не видала, липко выступали на его низком под взмокшими плоскими черными прядями волос лбу и медленно ползли на взъерошенные брови.
Быстро слабея, парень повалился животом на землю. Он весь судорожно сотрясался, то визгливо скулил, то невнятно бормотал нелепую ругань.
XVЕлена прислонилась к стволу березы и замерла в напряженном молчании. Пальцы отведенных немного назад рук судорожно постукивали по коре дерева, у самой земли.
Вдруг, подхваченный пароксизмом злобы и отчаяния, парень, как подброшенный быстрым толчком снизу, взметнулся на ноги и бросился на Елену, визгливо крича:
— Стерва, отравила!.. Задушу!..
Голос его звучал мертво и пусто, как бы не из груди выходя, а рождаясь на губах. Елена вскочила, схватила вилку, коротко и резко вскрикнула:
— Не подходи!
И бросилась бежать, делая быстрые, неожиданные повороты между деревьями. Она думала: «Если догонит, — всажу вилку в горло или в живот. Не догонит. А и догонит, не хватит у него сил задушить».
Страха в ее душе не было, — только почти спортивное желание уйти от преследующего, выиграть и в этой игре. Ее сердце ускоряло свои биения нисколько не сильнее, чем на теннис-гроунте в короткой, но энергичной погоне за трудно и коварно брошенным мячом, летящим стремительно и низко.
Но этот живой, грузный мяч не долетел до подставленной для него острогой стальной ракетки. Парень запутался в широких ветвях шершавой ели, ослабел и тяжело свалился на землю. Он повернулся страшным, зелено-черным лицом кверху и лежал, то судорожно вскидываясь, то падая. Казалось, что его руки и ноги двигаются отдельно от туловища, несогласованно с ним.
XVIЕлена подошла к нему, остановилась у ног и с диким любопытством смотрела на его корчи. Лицо его принимало все более грязно-зеленый цвет. Глаза стекленели. Резкие судороги сотрясали все тело, и движения его были похожи на движения картонного паяца, которого подергивает за веревочку каждый мимоидущий на веселом маскараде.
— Стерьва! Мерси, размилашка! Собаке собачья… Потрафила, стерьва! Один конец. Шабаш. Поцелуй, стерьва. Значит, я прощаю. Доволен. Поцелуй, простись.
Елена стала на колени, нагнулась, но вдруг странная мысль заставила ее опять выпрямиться.
«Я стану целовать его, а он откусит мне нос». Елена всмотрелась, — в тусклых, едва живых глазах парня слабо мерцал отблеск какой-то злой мысли. Парень хрипел:
— Целуй, стерьва. Травить умела, умей проститься.
Елена склонилась к нему, пружинно сгибая в локтях упертые в землю руки и готовая каждую секунду отпрянуть. Она быстро поцеловала парня в губы, и в тот же миг зубы его судорожно лязгнули. Укусить он не успел, — лицо Елены было уже далеко. Он забился руками, ногами, задергался всем телом. Только хриплый, прерывающий рев вылетал из его горла. Глаза смотрели, мертвые, уже не видя.