Море покоилось в своей почти девственной чистоте, слегка изгибаясь к югу вдоль побережья, блеск его поверхности напоминал персидскую бирюзу. Там и сям его гладь бороздили змеевидные темные полосы, обозначая путь морских течений.
Турлендана, который за время многолетнего отсутствия почти совершенно забыл эти места и благодаря непрерывным скитаниям почти утратил чувство привязанности к родине, не оглядываясь шел вперед своей усталой хромающей походкой.
Так как верблюд останавливался перед каждым кустиком травы, то он стал понукать его коротким окриком. И большое коричневого цвета животное медленно поднимало шею, перетирая крепкими челюстями пищу.
— Эй, Барбара!
Сузанна, маленькая белоснежная ослица, которой не переставала надоедать обезьянка, жалобно кричала, как бы прося освободить ее от всадника. Но неутомимая Цавали быстрыми и короткими прыжками бешено скакала по спине животного, вспрыгивала на его голову, хваталась за его большие уши, цеплялась обеими руками за хвост, подымая его и ударяя кончиком по волосатому крупу, или искала в шерсти насекомых, царапая ее ногтями, поднося затем лапы ко рту, жуя и шевеля всеми мускулами своей мордочки. То вдруг она взбиралась на седло и, держа в одной руке изогнутую ногу, похожую на корень деревца, сидела неподвижно и важно, не спуская с поверхности моря круглых желтых глаз, полных удивления, лоб ее при этом наморщивался, а тонкие розовые ушки тревожно вздрагивали. Спустя минуту она вдруг начинала снова свою забавную игру.
— Эй, Барбара!
Верблюд услышал и снова зашагал.
Когда труппа добралась до ивовой рощи, находящейся вблизи устья речки Пескары, на левом берегу ее, откуда уж виднелись флюгера мачт барок, стоящих на якоре у пристани Бандиеры, Турлендана остановился, чтобы утолить жажду речной водой.
Река катила свои вечные спокойные воды к морю. Покрытые водными растениями молча, отдыхали берега. Все вокруг было опутано глубоким покоем. Спокойные бухты сверкали на солнце, как зеркала в рамах из соляных кристаллов. Ивы, волнуемые переменчивыми дуновениями ветра, то зеленели, то белели.
— Пескара! — проговорил, останавливаясь, Турлендана и с выражением любопытства стал смотреть, невольно отдаваясь воспоминаниям.
Потом он направился к берегу, устланному чистым гравием, и опустился на колени, чтобы зачерпнуть горстью воды. Верблюд согнул шею и начал пить медленными глотками. Ослица тоже пила, а обезьяна копировала позу хозяина, изгибая тонкие руки, фиолетовые, как незрелые индийские фиги.
— Эй, Барбара!
Верблюд услышал окрик и перестал пить. С его мягких губ обильно стекала вода на затверделую кожу груди, и над большими желтоватыми зубами виднелись бледные десны.
— Это и есть Пескара? — спросил Турлендана у какого-то матроса, шедшего вдоль бруствера.
— Она самая, — ответил матрос, с удивлением смотря на животных.
Он бросил свою работу, чтобы последовать за чужеземцем.
К нему присоединились другие матросы. Вскоре целая толпа любопытных шла за Турленданой, который спокойно шагал впереди, не обращая внимания на комментарии зевак Верблюд, дойдя до понтонного моста, остановился и отказался взойти на него.
— Эй, Барбара, у-у!
Турлендана стал терпеливо понукать его, ударяя по спине уздой. Но заупрямившееся животное пригнуло к земле колени и положило голову на песок, как будто решив оставаться здесь долгое время.
Окружающие, очнувшись от первого изумления, хором воскликнули:
— Барбара! Барбара!
Они часто видали обезьян, так как моряки нередко привозили их из дальних стран на родину вместе с попугаями и какаду, поэтому они смело дразнили Цавали и давали ей большие зеленые миндалины, которые обезьяна раскусывала и жадно съедала свежие и сладкие зерна.
После долгих толчков и криков Турлендане удалось наконец сломить упрямство верблюда. И это огромное чудовище, состоящее из костей и кожи, шатаясь, поднялось среди понукавшей его толпы.
Со всех сторон стали сбегаться солдаты и горожане, чтобы подивиться тому, что происходило на понтонном мосту. Солнце, спускаясь за Гран-Сассо, озаряло все весеннее небо веселым розовым цветом; от влажных лугов, от поверхности воды и от болот целый день подымались испарения, благодаря чему дома, паруса, мачты, растения и все предметы принимали розовый оттенок и, погруженные в этот цвет, казались прозрачными и теряли рельефность очертаний.