Ферранте остался у руля. Остальные вернулись к Джалуке. Нужно было прочистить раны, прижечь их и затампонировать.
Раненый, казалось, был в полном отупении и ничего не сознавал. Он смотрел на товарищей помертвевшими глазами, уже застывшими, как у умирающих животных. Время от времени он повторял как будто про себя:
— Я умер! Я умер!..
Чиру, держа в руках кусок влажной пакли, пытался прочистить рану. Но своими грубыми руками он только бередил ее. Массачезе, желая до конца подражать оператору Маргадонны, усердно заострял кусочки соснового дерева. Оба Таламонте приготовили смолу, так как для прижигания раны они остановились на кипящей смоле. Но им никак не удавалось зажечь огонь на палубе, которую ежеминутно окачивало водой. Наконец оба Таламонте спустились в трюм.
— Омой рану морской водой! — крикнул Массачезе, обращаясь к Чиру.
Чиру последовал совету. Джалука подчинялся всему, не переставая жалобно вопить и скрежетать зубами. Его шея страшно вздулась и вся покраснела, а в некоторых местах стала фиолетовой. Вокруг надрезов начали образовываться коричневые пятна. Больной с трудом дышал и глотал, его мучила жажда.
— Молись святому Рокку, — сказал ему Массачезе, который уже кончил стругать дерево и дожидался смолы.
Увлекаемый ветром баркас отклонился в сторону Себенико, потеряв из виду остров Лиссу. Хотя волнение было еще сильное, но буря, по-видимому, стихла. Среди ржавых облаков показалось солнце.
Братья Таламонте появились наконец с глиняной миской, полной кипящей смолы.
Джалука упал на колени, чтобы снова произнести обеты святому. Все перекрестились.
— О, святой Рокк, спаси меня! Я обещаю тебе серебряную лампаду, масла на целый год и тридцать фунтов восковых свечей. О, святой Рокк, спаси меня! Поддержи жену и детей… Сжалься! Смилуйся надо мной, святой Рокк!..
Джалука сложил руки и говорил точно не своим голосом. Потом снова сел и просто сказал Массачезе:
— Начинай.
Массачезе обернул кусочки дерева паклей, медленно погрузил их в кипящую смолу и затем начал тереть этой массой припухшие места. Чтобы сделать прижигание более действенным и глубоким, он налил смолы и в раны. Джалука уже не стонал. Зрители с содроганием смотрели на эту пытку.
Вдруг Ферранте ла Сельви воскликнул со своего поста, тряхнув головой:
— Вы убили его!..
Полумертвого Джалуку унесли в трюм и уложили на койку, возле больного остался дежурить Назарено. Сверху доносились гортанные возгласы Ферранте, который руководил маневрированием, и торопливые шаги матросов. Вдруг Назарено заметил щель, через которую лилась вода, и позвал товарищей. Матросы в тревоге спустились вниз и стали все вместе кричать, стараясь предупредить опасность.
Джалука, ослабевший телом и духом, все-таки приподнялся на койке, вообразив, что баркас идет ко дну, в отчаянии он ухватился за одного из Таламонте.
— Не покидайте меня! Не покидайте меня! — умолял он как женщина.
Его успокоили и снова уложили. Но он продолжал метаться, лепетать бессмысленные слова, плакать, ему не хотелось умирать. Воспаление шло дальше, захватывало всю шею, углублялось в мозг и постепенно переходило на все туловище, опухоль принимала чудовищные размеры, и он чувствовал, что задыхается. То и дело он раскрывал рот, чтобы глотнуть воздух.
— Несите меня наверх! Мне тут не хватает воздуха, я здесь умру…
Ферранте созвал товарищей на палубу. Судно лавировало, стараясь взять правильный курс, что было теперь не так легко. Ферранте в ожидании попутного ветра стоял у руля и командовал. Приближался вечер, и волнение начинало утихать.
Спустя немного выбежал наверх Назарено.
— Джалука умер! Джалука умер! — в ужасе кричал он.
Моряки сбежали вниз и нашли товарища мертвым, он лежал на койке скорчившись, с открытыми глазами и распухшим лицом, как у повешенного.
— Умер? — спросил Таламонте-старший.
Товарищи, немного растерявшись, молча стояли перед трупом. Потом молча поднялись на палубу.
— Умер? — повторял Таламонте.
День медленно скрывался за водами. В воздухе было совершенно спокойно. Вторично повисли паруса, и судно остановилось. Вдали виднелся остров Сольта.
Моряки собрались на корме и стали обсуждать положение дел. Беспокойство закралось в их душу. Массачезе задумался. Он был бледен.
— Ведь могут сказать, что мы погубили его, — заметил он.
Страх стал мучить этих суеверных и недоверчивых людей.