Из-под соседнего навеса через разделявшие их холстяные перегородки долетал до него негромкий шум осторожной и быстрой работы. Временами на перегородке появлялась гигантская тень рабочего, и огромная рука поднималась до потолка с дробящим движением; затем уменьшалась в своих размерах и пропадала совсем. Звук рубанка, визг напилка, удары молотка — все это умеряло свою силу из почтения к покойнику.
— Кто это мог приехать в такой час? Поди посмотри, Чингрия, — сказал он недовольным голосом, слыша, что экипаж остановился около его навеса.
Когда моряк вышел, в его суровой душе мелькнула мысль, что это могла быть Изабелла. И он почувствовал твердую решимость не пускать ее на порог, не дать ей вступить ногой в это место смерти. И тут же вспомнил, как перед состязаниями он выпроводил товарища, когда издали узнал волнующуюся походку соблазнительницы; вспомнил, как он вторично простился с ним и как постоял в нерешительности, произнести ли ему те слова или нет, вспомнил и таинственную грусть того мгновения.
— Вас спрашивает какая-то особа под вуалью, — сказал шепотом моряк, входя под навес.
«Изабелла?» Он сделал несколько шагов по направлению к выходу. В полумраке увидел женскую фигуру. Сердце у него сжалось. Но, пока он приближался, его кровь, прежде чем он сам, услышала чутьем, что это не она. Кто еще это мог быть? Может быть, какая-нибудь незнакомка, приносившая герою знаки любви и жалости? Какая-нибудь женщина полусвета, приходившая тайком с просьбой дать ей взглянуть на него? В полумраке до него долетел запах роз.
— Паоло Тарзис, — произнес он с поклоном странным голосом, из которого исчезла всякая теплота чувства. — Чем могу служить, синьора?
— Простите меня, простите меня. Это я, Вана.
Она произнесла эти слова задыхающимся голосом, приподнявши вуаль с лица, как повязку со свежей раны; здесь, на лице ее, жизнь кипела с бушующей силой.
— Вы здесь одна? Каким образом? Что-нибудь случилось?
Ее глаза привыкли к темноте за время их ночной езды, и она ясно различала его на освещенном фоне занавески, она видела его совершенно явственно, пожирала его глазами, насыщалась его видом, как будто она очутилась в его присутствии после бесконечно долгого ожидания. Все, что осталось позади нее, во мраке ночи, представлялось ей теперь смутным сном; весь пыл ее обета улетучивался куда-то; ее воля, до этой минуты такая напряженная, теперь ослабевала, сходила на нет. У нее было одно смертельное желание схватить его руки и поцеловать их, а затем уронить на землю розы и самой упасть, чтобы он прошел по ним и по ней.
— Я вам расскажу… Дайте мне передохнуть.
Она задыхалась, как будто бежала всю дорогу.
Что она могла ему сказать? Во время ее путешествия в душе ее рождалось столько слов, и она бережно их стерегла, чтобы произнести перед ним. Но теперь не находила их.
— Как вы приехали сюда одна? Кто-нибудь приехал с вами, кто-нибудь дожидается вас?
— Нет, никто, один Филипп.
— Но что случилось? Говорите же.
— Сейчас скажу, сейчас скажу.
Ей хотелось сказать: «Я приехала потому, что не могла жить ни одного часа, не видя, как скорбь выражается на вашем лице». Она искала других слов, слов рассеявшегося сновидения, тех, которые ей необходимо было найти и произнести, тех, которых звали и желали цветы, бывшие у нее в руках.
Голос ее стал фантастическим, как те подводные течения, которые выносят на берег забытое добро исчезнувших Сирен.
— Я тайная невеста того, кто лежит бездыханным там, за этой занавеской.
Паоло почувствовал, как новая струя холода прибавилась к холоду, заморозившему его существо. Ему представилось, что он слышит голос безумия; чувство ужаса и жалости охватило его. Он нагнулся, чтобы поближе взглянуть на лицо полоумной девушки. Ночь показалась ему полной предчувствиями беды.
— Эти розы я должна сложить к его ногам. Для того я и пришла.
За Монте-Вальдо сверкали зарницы.
— Сегодня они были приколоты к моему поясу. Я вошла сюда в то время, когда моя сестра была с вами, вошла неожиданно для себя, сама не знаю почему, словно меня втянуло вихрем.
Ветерок проносился, словно чье-то дыхание.
— Мы говорили о вас, и он рассказал мне о предсказании, сделанном вам в Мадуре одним прорицателем: что вы умрете одной и той же смертью.
Проносились облака, словно развевающаяся грива, сквозь которые просвечивали звезды.
— И после того я явилась ему в воспоминании — ему явилась в воспоминании индусская девушка, которая стояла у прилавка торговца и обернулась к вам в ту минуту, когда покупала желтые розы.