— Гляди, совсем другая кошка! — ахнула пораженная Чёрвен.
Матильда всю жизнь была черной, а животное, которое с громким мяуканьем кинулось вон из кухни, скорее походило на белое привидение с дикими, выпученными глазами.
— Так она перепугает до смерти всех кошек на Сальткроке, — сказала Чёрвен. — Бедная Матильда, не везет ей сегодня.
Попрыгуша Калле заверещал в клетке, словно потешаясь над бедами Матильды. Стина открыла дверцу и выпустила ворона.
— Я учу его говорить, — похвасталась она перед Чёрвен. — Я научу его говорить «Пошел прочь!».
— Зачем? — спросила Чёрвен.
— Так говорит бабушка Мелькерссонов, — объяснила Стина. — И ее попугай тоже.
В дверях показалась знакомая фигура. Это был Пелле.
— Чего вы тут делаете? — спросил он.
— Блины печем, — ответила Чёрвен. — Только вот половина муки пошла на Матильду. И теперь вряд ли что получится.
Пелле вошел в кухню. Ему, как и всем детям, нравилось бывать в гостях у Сёдермана, хотя на всем острове не было меньше домишки — кухня да комнатка. Но зато сколько всяких диковин, просто глаза разбегаются.
Не считая Попрыгуши Калле, который был для Пелле всего важнее, у Сёдермана были: чучело гаги, старые юмористические журналы за несколько лет да еще таинственная картина, на которой люди во всем черном везли мертвых на санках по льду. Под картиной было написано: «Чума». И еще у Сёдермана была бутылка с маленьким парусником внутри. Пелле мог часами простаивать возле этой бутылки, и Стине не надоедало показывать ее ему.
— И как это они умудрились засунуть парусник в бутылку? — удивлялся Пелле.
— Вот и умудрились, — гордилась Стина. — Этого даже твоей бабушке не сделать.
— Куда ей, труднее этого ничего на свете не бывает, — подтвердила Чёрвен. — Взгляните-ка на меня!
Дети забыли и о паруснике, и о бутылке при виде Чёрвен. Она стояла посреди комнаты, а на голове у нее восседал ворон. Это было удивительное, просто сказочное зрелище, которое на время лишило их дара речи.
Чёрвен чувствовала, как когти ворона вцепились в ее вьющиеся волосы, но продолжала блаженно улыбаться.
— Вот бы он снес мне в волосы яйцо!
Но Пелле разочаровал ее:
— Ворон не умеет. Другое дело — жена ворона. Неужто ты этого не знаешь?
— Ну и что, раз он может научиться говорить «Пошел прочь!», он может научиться и яйца нести.
Пелле мечтательно посмотрел на ворона и со вздохом сказал:
— И мне бы хотелось какую-нибудь зверюшку, а то у меня одни только осы.
— Где ты их держишь? — спросила Стина.
— Дома, в Столяровой усадьбе. Там под самой крышей прилепилось осиное гнездо. Папу они уже раз ужалили.
Довольная Стина улыбнулась беззубой улыбкой.
— А у меня много разных животных: ворон, кошка, два ягненка.
— Расхвасталась, они не твои, а дедушки Сёдермана, — сказала Чёрвен.
— Все равно они мои, пока я живу у дедушки, — ответила Стина. — Съела?
Чёрвен внезапно насупилась и с обидой сказала:
— А у меня есть собака. Если только эти паршивцы когда-нибудь вернутся с ней домой.
Ее собака, ее Боцман! Как раз теперь он весело разгуливал один по всему острову, а эти так называемые паршивцы даже не заметили его отсутствия.
Утро они провели чудесно, просто замечательно! «Сначала окунемся», — предложила Тедди, и они выкупались. Вода была такая, как ей и положено быть в июне. Лишь юные безумцы, двенадцати-тринадцати лет от роду, могут добровольно нырять в такую ледяную воду. Но они и были такими безумцами и не думали умирать от этого, а, наоборот, жили и радовались. С ликующими криками бросались они со скал в море, ныряли, плавали, играли и плескались в воде, пока совсем не посинели от холода. Тогда они разожгли костер на подветренной стороне скалы, уселись вокруг огня и почувствовали, что в жилах у них течет кровь всех индейцев, всех охотников, всех первооткрывателей, всех людей каменного века и прочих наших предков, которые вот так же грелись у костра с тех пор, как живет на земле род человеческий. И сами они были рыбаками, охотниками, землепроходцами. Они жили вольной жизнью туземцев в лесной глуши, пекли свою добычу на углях, а ласточки, чайки и бакланы кружили над ними и истошно кричали о том, что вся печеная треска на этом острове принадлежит им, и только им.
Но захватчики невозмутимо сидели вокруг костра, уплетали за обе щеки вкусную треску и самым недопустимым образом галдели на весь остров. «Кра, кра, кра!» — кричали они, словно растревоженная воронья стая, и все потому, что только сейчас создали секретный клуб, которому дали секретное же название «Четыре сальткроковца», и теперь клялись вечно хранить это в тайне. Но их воинственные крики отнюдь пё помогали сохранить тайну: ласточки, чайки и бакланы прислушивались к ним с явным неудовольствием.