«…молодой очаровательный блондин входит в кабинет директора Николая. (Шум завода и отдаленные сирены. Близким планом лицо Моргана. Вид завода за венецианским окном.)
Навстречу Моргану вышла Таня.
(Морган улыбается. Глаза Тани строги, озабоченны и в то же время любящи. Шум завода стихает. Слышна музыка Бетховена. На первом плане лица Тани и Моргана на фоне венецианского стекла и завода.) Морган счастлив.
Николай» – – и т. д.
Но этот сценарий будет дорабатываться другими, безыменными. Диалоги, в частности, всегда пишутся отдельно, специальным безыменным писателем. В тридцатом году все киноэкраны мира прошел фильм М.G.М. «Биг хауз» – «Большой дом», – посвященный американскому тюремному быту: написал этот фильм писатель, бывший в тюрьме и имени своего не подписавший, исправлял его мой супервайзер Ал Люэн, подписала его моя соавторша – американская Лидия Чарская – Фрэнсис Марион.
Итак: если в кинофильме у американцев есть писательская работа, то – или писатель пишет и имени своего не имеет, или подписывает сделанное не им.
Писатели, хоть и проживают в кельях офисов, суть писатели, в судьбах своих имеющие нечто роковое, и в прощальную мою голливудскую ночь чудесный писатель Р., бывший моряк, матрос, говорил мне:
– Тты, Пильняк, – тты шутишь, – американская индивидуальность! Я от девяти утра до пяти, вечера сижу в офисе и делаю как раз то, что по ночам, когда пишу для себя, а не для фирмы, я ниспровергаю в своих романах… Тты, Пильняк!., но у меня дома всего-навсего лист бумаги да перо, да усталая за день голова, а у муви – аппарат, машина, миллионы денег и зрителей, которых муви стрижет своими картинами… Эх, тты, Пильняк! ты не хочешь с нами работать? ты уезжаешь? Голливуд мне платит деньги! – я приеду к тебе в Союз Советов, когда кончится договор!..
Второй разговор, бывший в ту ночь, я приведу дальше. Сейчас засвидетельствую, – я не встречал в Голливуде людей, которые не кляли б муви, – а я встречался с писателями. И слово здесь будет отдано понятию того, что американцы понимают в понятии – договор. Выше рассказывалась судьба рабочего X., русского по национальности, работавшего принципами свободных посылок к миссис чертовой мамаше, – так бывает, когда нет договора. Когда же бывает договор, восстают – из гробов, казалось бы, в перспективе современности, но в Америке не из гробов, а именно из современности – восстают понятия рабства.
Договор! – актер или писатель – безразлично – заключает договор на пять лет. В договоре всегда оговорено, что фирма может порвать договор в любой час и может его пролонгировать, – но этого права нет у писателя (иль актера). В договоре всегда сказано, что фирма может перепродать свои права, – этого права, совершенно американски естественно, у актера нет. В договоре оговорено, что актер приглашается на такие-то роли и не может отказаться выполнять их или им подобные. Отказ от договора со стороны актера – это не только потеря куска хлеба и карьеры (ибо фирмохозяева, хоть в Америке и существует закон против трестов, тресты запрещающий, – картелированы), – но этот отказ от договора – и долговой хомут неустойки, и – возможно – долговая тюрьма. Это касается и кинозвезд, и писательских знаменитостей, и безыменных.
И в Голливуде можно услышать десятки историй о чудесных договорных комбинациях.
Писатель заговорен за фирмой такой-то. Он написал повесть. Его фирма не пользует этой повести для сценария. Соседняя фирма намерена повесть эту поставить. Супервайзер этого соседа не говорит с писателями, он телеграфирует супервайзеру, заговорившему писателя:
– Хэлло!
– Хэлло!
– Мы хотели бы поставить такого-то!
– Но мы тоже об этом думаем!
– Уступите!
– Разве только из дружбы!
– Сколько берете?!
– Сорок пять тысяч!
– Уступите!
– Разве тысячу, только из дружбы!
На тридцати пяти тысячах друзья сходятся. Писатель по-прежнему получает от своей фирмы свои двести пятьдесят долларов.
Писатель – туда-сюда – рукопись, а не человек. И вот с человеком:
– Хэлло!
– Хэлло!
– Нельзя ли нам недельки на две вашу звезду такую-то!
– Но мы сами намерены!..
– Уступите!
– Разве только из дружбы…
– Сколько берете?!
Писатели и актеры по договорам, так скажем, отдаются на подержание.
Молодой писатель (иль молодая актриса, иль актер) заключил три года тому назад договор на семьдесят пять долларов в неделю. Он пошел в гору. У него имя. Он получает прежние свои семьдесят пять долларов. Договор с ним, чего доброго, через два года будет пролонгирован.
Актеру иной раз хотелось бы проработать свою роль, хотелось бы роль себе выбрать, но у него есть договор, и роль выбирает не он, а супервайзер.
Режиссеров фирмы также дают на подержание.
Но актер не может проработать и выбрать себе роль, не только потому, что за него думают другие. Актер не должен даже знать сценария во имя промышленной тайны. Раньше с родео, с ковбойских скачек, выбирались лучшие для кино, – раньше кино собирало гимнастов вроде Дугласа Фербенкса, – теперь этого не надо, все заменено техникой, и никакой Фербенкс не прыгнет так, как скошенная перспектива.
В тех альбомах, которые лежали у моего приятеля-режиссера от пола до потолка, были альбомы дублеров, – экстра, похожих на знаменитых артистов. Некая бедная фирма берет на неделю на подержание знаменитость, фотографирует знаменитость в ответственнейших местах, – остальное ж за нее доигрывает дублер. Знаменитость получает три тысячи в неделю, экстра получает шестьдесят долларов. Некая богатая фирма ставит картину, где героине (конечно – звезда) надо прыгать со скалы в воду, вылезать из горящего здания, – там, где это дорого сделать фокусами, там звезду заменяет дублер, дабы звезда не мокла, не волновалась, не обжигалась и не ломала ребер.
Мужчины-актеры – не в счет, ибо они мужчины. Они сами должны сделать свои карьеры. Да их звездами и не называют. Что же касается звезд в подлинном смысле этого кинодейного слова, то есть женщин, то надо засвидетельствовать, что подавляющее большинство их, за исключением трех-четырех (например, Греты Гарбо), создали свои судьбы не талантами и даже не красотою, но тем, что они – или жены кинодиректоров и супервайзеров, иль любовницы миллиардеров, акционеров кинофирм и вообще. Мужчины-актеры подлинно талантливые (есть, конечно, и такие – Чарли Чаплин, тот же Фербенкс) не укладываются в режим муви, – тогда они организуют свои студии и работают за свой страх и риск. Талантливая молодежь, экстра, которая иной раз много играет, дублируя знаменитостей, сейчас объединяется около журнала «Experimental Sinema», протестующего против традиций муви. Но перспектив не надо путать: Чаплин – исключение, а работа журнала – донкихотство.
И понятно, почему в Нью-Йорке показывается пьеса, где Голливуд показан таким, как он представляется американцам, – даже американцам! – и таким, как он есть на самом деле. Экстра никогда не будут звездами, это не выгодно, экстра могут дублировать звезд. Звезды нужны для популярности фильмов. Создать публисити и заставить зрителя полюбить звезду – выгодней таким образом, чтобы это было всячески выгодно, и какому ж директору не приятно к своему жалованью прибавить жалованье жены, а под мышкой у себя иметь звезду, – миру во поучение?! Звезды стареют, вместо них под их именами играют экстра. Экстра получают шестьдесят долларов в неделю, пока – пока не выпадет счастье. И Алекс Гомберг, старый американский волк и мой друг, был совершенно прав, когда он меня напутствовал в Голливуд следующими словами:
– Вы, Борис, пожалуйста, как можно осторожнее с экстра. Экстра еще могут подумать, что вы богатый или сильный человек в муви. Скандалов не оберетесь.