Я скрывался — Он ввивался в щель,
и мой страх был быстр, но Любовь Его — быстрей;
я стучался, где кончается свет,
в золотые ворота звезд и в серебряные — лун,
30 и заре говорил: «спеши!», и вечеру: «скорей!»,
в синий луг небес я закутывался от грозной Любви,
я молил Его слуг,
но их верность была мне отказ.
Я хватался за гривы всех ветров,
40 но и в синих степях,
но и в черном плеске молний вкруг громовых осей
Страх меня гнал, а Любовь за мной гналась,
50 и все тот же шаг, и все тот же Глас:
«Кто в себе Меня не скрыл, тот не скроется никем».
Я не смел вскинуть взор во взор
мужей и жен, —
но в младенческих лучистых очах,
мне казалось, светится мне ответ.
Я вникал,
60 но их ангел, вцепясь в льняные кудри, взносил их прочь.
Я вскричал: Мать Природа,
дай мне долю меж твоих чад:
губы в губы, руки в руки, кудри в кудри,
в четырех ветрах твоих стен,
под лазорью прозрачного шатра —
70 причаститься чаше
светлых слез вселенской Весны!
И стало так:
сын Природы, я врос в ее таинства,
разумел, как морщится небо,
как над морем пенятся облака —
80 с ними я рождался и умирал,
и со мной они радовались и печалились.
Я смеялся утром, ликовал в полдень,
я был тяжек Истиною,
когда свечи звезд мерцали у гроба дня;
90 в сладких ливнях была соль моих слез;
я вжимался сердцем
в жар и трепет красных закатов, —
но не легче было тоске.
По седым щекам небес засыхали
мои слезы — мы не знали друг друга:
Мачеха Природа,
ее звук не шевелил мне ума,
я кричал, а она была нема.
100 В синей ткани стыли ее сосцы,
и ни капли иссыхавшему горлу.
А Погоня — тот же шаг, тот же Гром:
110 «Ничто — для тебя, если ты не для Меня!»
Голый,
брошенный на колени,
трепетал я бича Твоей любви.
В похоти силы моей
я сотряс столпы своих дней, —
и вся жизнь моя рухнула мне на темя:
120 годы — в груды, юность — прах меж развалин,
всходит дым из расселин дней,
больше нет
снов сновидцу, струн песнетворцу:
рвется цепь цветов,
безделушкой качавшая на запястье
земной шар, слишком тяжкий горем.
Ах, Твоя ли любовь — как стебель
130 красноцвета, где нет места иным цветам?
О, Чертежник Бескрайности,
Ты заране ль жжешь стволы на уголь черте?
Сердце мое — болото
слез, что каплют с плакучих ив ума.
140 Так — днесь; что — впредь?
Мякоть — горечь, какова ж скорлупа?
Дни мои — туман,
лишь гремит труба с оплотов Вечности,
и туман, колыхнув, мелькает башнею.
Но я внял трубе и познал Трубящего,
лишь узрев Его, высящегося ввысь,
150 в темном пурпуре, в кипарисном венце.
Ах, наши ли жизни — Твоя Жатва?
Наша ль смерть — перегной Твоим полям?
И гнавшийся за мной
грянул Голос разом со всех сторон:
«Где твоя земля?
Эти ли она дребезги и черепья?
Вот: все бежит тебя, как ты бежишь Меня!
160 Бренный, жалкий, всечуждый,
в ком ты ждешь, — Он сказал, — любви?
Людская любовь — от людских заслуг:
в чем заслуга твоя,
меж глиняных комьев самый грязный ком?
Кто полюбит тебя, ничтожного,
кроме Меня?
170 Я брал у тебя —
чтобы взятое нашел ты в Моей руке;
ты ли нищ,
коль добро твое в Моих закромах?
Вот тебе Рука Моя: встань!»
Шаг смолк.
Этот мрак —
от ласкающе ль простертой Руки?
«Самый малый, самый темный, самый милый,
180 Это Я — Кого ты искал!
Тот гонит Любовь, кто гонит Меня».