Счастлив, кто попал в мою хронику:
Мои песни — славное надгробье их красоте.
Что сравнится?
Ни звездоскребы пирамид под небесными орбитами,
Ни хоромы, как Зевсов дом в восточной Элиде,
Ни колосс Мавзола не озарят нам смерть.
Пламя жжет, а ливень втекает в щели,
И под копытами годов — все трещит по швам.
Только высится гений — бессмертная краса, и года не изотрут его имя.
II
Я воочию возлежал под сенью, Геликон мне был как подушка,
И сочился след Беллерофонтова коня.
Альба! к твоим царям и державе, воздвигнутой с толиким усердием,
Воззывает моя лира с толиким же усердием.
И мой маленький рот будет булькать в больших потоках,
Из которых пил оный Энний, воссев до меня.
Я примерился к братьям Куриям, я сделал зарубки
На Горациевом дроте у книжных полок Кв. Г. Ф.:
О державной Эмили с достопамятным челном,
О победной медленности Фабия и о том, что вышло при Каннах,
И о ларах, бегущих от очага, и о Ганнибале,
И о Риме под защитой гусей, — обо всем я спел.
Но взглянул на меня Феб с Кастальского древа
И сказал: «Дурак! На кой тебе этот ручей?
Кто заказывал тебе книгу о героях? Нечего
Тебе думать, Проперций, о такой репутации.
Маленьким лугам — маленькие колеса.
А страничкам твоим — путь в постель к девице,
Поджидающей любовника. Не сбейся с цели!
Не потонет корма с твоим гением: оставь чужим веслам
Воду и чужим колесам арену. В толпе не лучше, чем в море».
Так сказав, он смычком указал мне место:
Виноградные оргии, глиняные Силены
С тростником внутри для крепости, тегейский Пан,
Кифереины птички, их пунические клювы, красные от горгонских вод,
Девять девок с девяти сторон с приношеньем ей в нетвердых руках, —
Вот моя свита и рампа. Венера, по локти в розах,
Обвила Вакхов тирс плющом, напрягла мои струны в песне,
А одна из Муз, обиженно глянув, —
Каллиопа — сказала:
«Твое дело — белые лебеди!
Ни божьи кони не ринут тебя к битве,
Ни глашатай не вструбит к тебе в классический рог,
Ни Марс не кликнет тебе в Эонийской чаще,
Ни там, где римляне рушат германское добро,
Ни где Рейн течет варварской кровью и влечет тела израненных свевов.
Нет: любовники в венках перед чьими-то дверьми,
И ночные псы, и следы пьяных драк —
Вот твои образы: твое дело —
Очаровывать юных затворниц и язвить суровых стариков».
Так сказала госпожа Каллиопа,
Сполоснувши руки в ручье, а потом для бодрости
Брызнув мне в лицо обмывками косского Филета.
III
Полночь, и письмо от моей госпожи:
Быть к ней в Тибур: мигом!
«Розовые пальцы встали в небо над башнями,
В плоский пруд впадает с всхолмий куцая Анио».
Что мне делать? ввериться ли неверной
Тьме, где каждый разбойник меня прищучит?
Но промедлить по этой уважительной опаске —
Значит: слезы и попреки хуже разбоя,
Значит: я же виноват, и не меньше
Чем на целый год: ее руки ко мне безжалостны.
Нет богов, не жалостливых к влюбленным в полночь,
На скрийской дороге!
Кто случится влюблен, ступай хоть в Скифию,
Никакому варварству не хватит духа ему во вред.
Свечкой ему — луна, а звезды осветят выбоины,
Все дороги ему спокойны во всякий час:
Кто, зловредный, прольет чистую кровь ухаживателя?
Поводырша ему — Киприда.
Пусть разбойники нападут на след — умереть не жалко:
Ведь она придет к могиле с ладаном и венками,
Ведь она воссядет статуей у костра.
С божьей помощью прах мой ляжет не в людном
Месте, где толкутся прохожие толпы,
От которых гробам влюбленных всего похабней.
Пусть лесной заказник прикроет меня листвою,
Или холмик, или не значащийся в описях песок, —
Только бы не эпитафия на большой дороге.
IV. Разномыслие с Лигдамом
Лигдам, скажи мне правду: что ты слышал о нашей верной красавице? —
И пускай недешевое ярмо госпожи станет тебе сносней,
Потому что изжога мне от дутых твоих любезностей
И морока от вздора, в который не поверю ни в жизнь.