Ни один вестник не приходит ни с чем и поэтому осторожничает:
Долгий разговор — словно крепкий дом.
К черту это все, расскажи мне толком и сначала:
Вот — я развесил уши.
Что? она рыдала, раскинув волосы? Ты видел?
Слезы рекою? И ты, Лигдам,
Видел ее распростертой на постели? не с зеркальцем,
Не в браслетах на белых ручках, не в золоте,
Вся закутавшись в скорбное покрывало,
Писчие принадлежности — под крышкой в ногах постели,
Скорбь во всем доме, и горестные служанки
Горестны оттого, что она им рассказала свой сон?
Посредине постели — под вуалью,
А в глазницах — непросыхающие платки,
А на наши нежные упреки — сварливый крик.
И за эти вести ты ждешь от меня награды, Лигдам?
Долгий рассказ — словно крепкий дом.
А соперница? «Не изящными завлекла манерами,
А варя приворотные травы, вертя камбалу колесом,
Жаря дутых жаб, и змеиные кости, и перья линялых сов,
И опутывая в могильные лоскутья. Пауков ей в постель!
Пусть любовники храпят ей над ухом! Пусть подагра
Скрючит ноги ей! И он хочет, чтоб я спала одна?
И он ждет сказать над моим гробом гадости?»
Кто же, год промучась, поверит этому!
V
1
Пора вымести Геликон, вывести пастись эмафийских коней,
Сделать перекличку римским вождям,
А не хватит сил — пусть похвалят волю:
«В столь великом деле и попытка хороша».
Ветхий век пел Венеру, а новый — битвы;
Так и я допою красавицу и начну про войну:
Выволоку ладью на песок и затяну напев величавее —
Муза уж готова подсказать мне новый гамбит.
Ввысь, душа, от низких попевок! Облекись в своевременную мощь!
Шире рот, державные Пиериды! Таков уж спрос.
Вот: «Евфрат отвергает покров парфян и просит прощенья у Красса», —
Вот: «Я вижу, Индия клонит шею в твоем триумфе», —
И так далее, Август. «Девственная Аравия потрясена до пустынных стойбищ»,
Если кто еще прячется от твоей десницы в дальний берег — так это до поры.
Я — вослед тебе в битвенный лагерь, и меня прославят за песни
О делах твоей кавалерии. Лишь бы судьбы меня оберегли.
2
Но ты спросишь, почему я все пишу и пишу про любовь
И в устах моих вот эта немужественная книга?
Мне напели ее не Каллиопа и не Аполлон:
Вдохновение мое — от красавицы.
Если бегают по лире пальцы, белые, как слоновая кость,
Мы любуемся этим делом —
Как проворны эти пальцы. Если волосы сбились на лоб,
Если выступает она в косском блеске и в пурпурных туфельках —
Вот и тема; а если глаза ее в дремоте —
Вот и новый предмет для сочинителя.
Если, скинув рубашку, она забавляется со мною —
Это стоит нескольких Илиад.
И чего бы она ни говорила и ни делала,
Мы сплетем бескрайние сплетни из ничего.
Вот какой мне выпал жребий, и если бы
Я и мог, Меценат, обрядить героя в латы, то не стал бы,
И не стал бы звякать о титанах, ни об Оссе, вздыбленной на Олимп,
Ни о гатях через Пелион,
Ни о древнепочтенных Фивах, ни о славе Гомера над Пергамом,
Ни о Ксерксе с двудонной державой, ни о Реме с царской его роднею,
Ни о карфагенских достойнейших фигурах,
Ни о копях в Уэльсе, и какая прибыль от них у Мара.
Да, деянья Цезаря — это вещь… но лишь как фон,
Обошелся же без них Каллимах,
Без Тесея, без ада, без Ахилла, любимчика богов,
И без Иксиона, без Менетиевых сыновей, без Арго
и без гроба Юпитера и титанов.
Вот я и не трепещу нутром на все эти Цезаревы «О!»
И на голос флейты фригийских предков.
Ветры — моряку, пахарю — волы,
Воину — считать раны, а овцепасу — агнцев;
Нам же в узкой кровати — не до битв:
Каждому свое место и на каждый день свое дело.
3
Умереть от любви — благородно; прожить год без рогов на лбу — это честь.
А она еще ругается на девиц легкого поведения
И корит Гомера, что Елена ведет себя невоспитанно.
VI