Загорский не обманул этих ожиданий и действительно при первых же перестрелках и стычках с неприятелем выказал незаурядное присутствие духа и отвагу.
В первый же раз, как в бинокль он заметил за мелким кустарником прусские каски в защитных чехлах, он сказал обращаясь к стоявшему рядом Андрею:
– Вот начинается! Слава Богу – сделаюсь другим.
Тот тут ничего не ответил, только улыбнулся ласково и подбодряюще, а ночью спрашивает:
– Ты не писал, Леня, Варваре Игнатьевне ничего?
Леонид не сразу ответил, и младшему брату показалось, что, наверное, тот в темноте нахмурился. К тому же и ответил он тоже вопросом:
– Что тебе вздумалось говорить об этом? Я стараюсь, наоборот, совершенно забыть о ней.
– Я так. Ты утром сказал, что делаешься другим – я обманулся, я думал, ты перестанешь только о себе думать. А о ком же и подумать в первую голову, как не о тот, которую ты так любил? Ведь она, может быть, тебя любит и Бог знает что думает.
– Ну, знаешь: когда любят, иначе ведут себя. Я не знаю, что ты там навоображал, но по-моему, как-то даже неделикатно зудить человека, который хочет себя перестраивать.
Как же Андрею было спрашивать или обращать внимание брата на себя или товарищей, когда он так устремился в забвенное геройство, что только о нем и думал?!
Но Леонида и собственное геройство радовало как-то не потому, что он спасал товарищей, помогал победе, а следовательно, и торжеству родины, – нет, он веселился тем запасом, самим по себе, отваги и бесстрашия, который открывал в своей душе.
Провидение хранило его. Ни в одном из самых отчаянных положений он не был ранен. Оставался невредим и младший брат, почти ни на шаг не отстававший от Леонида. Хотя он подвергался, следовательно, тем же опасностям, никто ему этого в подвиг не ставил, да и он сам удивился бы, узнав, что делает что-то героическое. К брату он уже не обращался с разговорами, которые могли бы показаться неуместными и надоедливыми, а если говорил, то о самых простых предметах, не заключавших в себе никакого намека на желание узнать душевное настроение Леонида. Даже иногда с наивным лукавством нарочно заводил речь о первых попавшихся вещах, чтобы отвлечь того от самосозерцания.
Едучи в небольшом отряде по плоскому болотистому полю, он все повторял:
– Нет, ты посмотри, Леня, до чего это похоже на какой-нибудь Порховской уезд! Сколько раз я ездил за границу, но никогда места как следует не узнаешь, покуда не исходишь его ногами или не изъездишь на лошадях. Из окна вагона все кажется ненастоящим.
Леонид молчал, зорко оглядываясь по сторонам.
– И какое умильное, незатейливое небо! Будто полинявшее любимое мамино платье! – не унимался Андрей.
– Да, да… Славный ты, Андрюша! – молвил старший, но вдруг, нахмурившись, остановился, так как передние лошади тоже тревожно стали.
– Что это?
Но внезапный треск выстрелов сбоку и тупой звук копыт по мху показал, что неприятели оказались ближе, чем предполагал наш разъезд. Эта опасность не была новостью Загорским, и Леонид, обнажая саблю, только успел заметить, как голубеет в ней «умильное» небо. Может быть, не нужно было этого замечать, потому что он вдруг почувствовал, что тихо сползает на бок седла. Совсем близко молодой немец замахивается на него саблей, опускает ее, но удара Леонид не чувствует, только валится, как в постель, а лошадь из-под него вырывается.
Лишился сознания, но, вероятно, на короткое время, так как, открыв глаза, еще видел скачущих немцев и наших, человек восемь лежало, билась на спине лошадь. Другое лицо наклонилось. Тотчас закрыл глаза.
– И этот убит! – проговорили.
Приподняли голову и отпустили. Он дал ей больно стукнуться, только чтобы те скорее уходили. Все стихло. Леонид попробовал приподняться. Небо сделалось красным, закружилось, горячая боль прошла по руке, и опять память оставила его. Очнувшись, он долго не мог понять, где он находится и в чем дело. Редкие и неровные толчки прерывали более постоянное колыханье, возобновляя нестерпимую боль, от которой он хрипло застонал. Его не совсем ловко опустили, колыханья прекратились, и около себя он увидел лицо Андрея. Какой он рыжий! Местность – не та, но похожая.
– Не говори… не трогайся… я сейчас отдохну… опять поползем… встретим… не горюй!..