– Если вы заняты и не влюблены, мистер Сток, то я не могу того же сказать про себя. Я решительно ничего не делаю, даже самому противно.
– И притом влюблены?
– Да, мистер Сток.
– Очевидно, это не проходящий флирт, иначе бы вы не обратились ко мне.
Лаврентьев еще сильнее покраснел и заговорил быстро, будто действительно времени было очень мало и они разговаривали на вокзале, ожидая поезда, который должен сию минуту прийти и разлучить их на долгое время.
– Это страшно трудно… страшно сложно… Какой там флирт! Я прямо сам себя не помню. Притом она – не свободна, она замужем. Ее муж не негодяй, а очень достойный человек, они счастливы… и она совсем другая, чем я, другого общества, других взглядов, характера, может быть, лучше меня, даже наверное лучше, но другая… Притом вы знаете, это будет таким ударом для матушки, я всегда был, как говорится, паинькой, я не кутила, не волокита, вы сами знаете, и, вероятно, так и продолжалось бы, я жил бы тихо и просто с матерью, покуда бы не женился на хорошей девушке из нашего круга, а теперь вы не можете себе представить, где я бываю, что я делаю, что я говорю! Я сам себе кажусь лишенным рассудка. Подумайте, все, все ломать, это ужасно!
– Относительно ломки вы смотрите, конечно, односторонне: вы смотрите только на то, что вы покидаете, и совсем не обращаете внимания на то, к чему идете… Одним может показаться это ломкой и какой-то изменой, другие это называют началом и новою жизнью. Отчего так боятся начал? Может быть, человек и жив только потому, что он всегда начинает… Зачем нам в пути таскать своих мертвецов? Как бы ни были милы могилы, но мы должны идти дальше, а не сидеть в слабости над ними. Вам всегда грозила известная косность, но я думал, что вы проснетесь. Может быть, вы уже просыпаетесь? Если это чувство не настоящее, – оно отбросится само, и придет другое… Теперь я говорю совершенно отвлеченно, не относительно данной истории; что же касается практических выводов, для этого мне нужно было бы знать несколько подробней все обстоятельства… Расскажите, если не трудно… в вашем чувстве я не сомневаюсь.
Видя, что гость его молчит и даже закрыл лицо руками, англичанин начал сам свои расспросы:
– Во-первых, как далеко зашел ваш роман? Эта дама принадлежит вам?
– Нет! Но это может случиться каждую минуту, – ответил Лаврентьев, не без некоторого хвастовства.
– У нее есть дети? Дети, т. е. ребенки? – Нет у нее никаких ребенков, – повторил, сам того не замечая, ошибку англичанина Лаврентьев.
– Она уже пожилая?
– Нет; я думаю, моих лет.
– Из какого же она общества, если она не вашего круга? Она жена коммерсанта, или, вообще, кто?
– Ее муж служит где-то… Так, чиновник, по-моему, но ближе всего она с обществом артистическим. Художники, писатели, актеры… Есть тут такой кабачок «Сова», там я с ней познакомился.
– Да, да, я слышал, – ответил Сток и, помолчав, добавил: – Вы говорите, что она разного характера и взглядов с вами; я знаю, что у вас спокойный характер и порядочные взгляды. Значит, у нее наоборот?
– Ах, я не знаю. Она очень тонкая, нежная и милая, милая… Ей совсем там не место, она устала и скучает, по-моему.
– Это уж совсем нехорошо. Ничего хорошего не может выйти, когда человек что-нибудь начинает, я не говорю уже от скуки, но даже в состоянии усталости и скуки. Начинающий должен гореть и быть влюбленным, не только не тосковать, не думать о том, что он бросает…
– Она меня любит, – ответил просто офицер, не совсем поняв, что ему говорит хозяин.
– Я не совсем о том говорю, – заметил мистер Сток. – Ведь, собственно говоря, и дело-то не в теоретических рассуждениях, а практических выводах. Тем более, что теория подходит не ко всем людям. Если б вы мне дали возможность увидеть где-либо вашу даму, мне бы это очень помогло в моих советах, если вы в них нуждаетесь.
– Может быть, вы просто хотите познакомиться с ней? это нетрудно сделать.
– И это можно, но пока я вам скажу только одно: покуда постарайтесь не огорчать вашей матушки, но и не бойтесь никаких начал. Мы всегда только начинаем… И если кто-нибудь почувствует, что он уже что-то совершил, закончил, тем самым он умирает, потому что делать ему уже ничего не остается.
Конечно, Лаврентьев хорошо знал мистера Стока, он не мог ожидать от него каких-нибудь других речей, но любовь, действительно, так перевернула все в его голове, что он был почти обижен, почему хозяин говорит с ним так сухо и безжизненно о том, что трепетно и живо. Ему хотелось бы, чтоб тот сел с ним на диван, в полутемный угол и начал охать и ахать над его чувством, или расспрашивать, какие у Лелечки глаза и волосы, хотя за подобными упражнениями всего естественней было бы обращаться к Полине Аркадьевне, антураж которой навел такую панику на нашего стрелка, который сам себя рекомендовал «паинькой».