– Рядом номера не нашлось, обещали перевести к вечеру.
– Досадно, что идет дождь… Я так рассчитывала на эту неделю… Вы теперь отдохните, вы, наверное, не спали? К завтраку встанете… Я тоже прилягу.
– Я почему-то думал, что вы будете меня встречать… Так, конечно, гораздо лучше.
– Кушайте, кушайте, не стесняйтесь! После завтрака пойдем в старый город… Рядом стояло какое-то семейство с маленьким, а теперь будете жить вы: тоже вроде маленького.
Как ни странно, но Лаврик чувствовал себя гораздо стесненнее и более робко, нежели в Петербурге. Они даже, кажется, не поцеловались при встрече. Елена Александровна была тоже не то усталая, не то рассеянная. Очевидно, она сама сознавала это и старалась быть нежной какою-то извиняющейся нежностью.
– Ну, полно болтать! возьмите ванну и сосните часа три. Я и сама лягу… Как хорошо, милый, что вы приехали!
Она говорила так, будто уж они все переговорили, а между тем они почти ничего не сказали друг другу о том, что их должно было интересовать. И Елена Александровна словно сознавала это и именно потому-то и улыбалась так ласково и жалко.
Узкие улицы, даже середины которых были полны пешеходов, длинные палки вывесок, выступавшие почти на середину проезда, обилие старых домов, пивных подвалов и открытых кофеен – придавало несколько нерусский характер городу; но несмотря на оживление, впечатление было невеселое.
А может быть, это происходило и оттого, что дождь не переставал лить, и лишь минутами мокрые камни блестели от неожиданного солнца. Вернулись наши путники домой уже вечером, после обеда, но им казалось, что они так ходят и вместе живут уже недели три и что им больше решительно нечего делать. Елена Александровна сняла шляпу и молча села к столу, молчал и Лаврик у дверей; наконец Лелечка зажгла свет и позвонила.
– Этот противный дождь нагоняет скуку; при свете все-таки веселее. Давайте хоть чай пить.
Когда лакей ушел, подав никелированный прибор, Лаврик пересел на диван рядом с Еленой Александровной и молча обнял ее.
– Милый, милый Лаврик! – проговорила Елена Александровна не двигаясь. – Плохие мы с вами путешественники! Я уверена, что вы теперь думаете: что-то делает Орест Германович?
– Нет, я думаю совсем о другом; я думаю о вашем обещании.
– О каком?
– Когда мы… когда вы… решили, чтоб я ехал с вами, вы мне сказали, что здесь будет совсем иначе.
Елена Александровна покраснела и быстро заговорила:
– Да, да… конечно… Я помню и не отказываюсь от своих слов. Только, милый мой, не сегодня… Хорошо?
– Отчего не сегодня?
– Ну, так… я вас прошу. Не нужно быть грубым, Лаврик… Ведь вы знаете, что я вас люблю.
– Я не знаю, знаю ли я что-нибудь… Вы говорите, что вы меня любите, я, конечно, вам верю… Но как я могу быть уверен в этом?
– Не будьте, Лаврик, как все мужчины… Это так скучно.
– Я такой, как есть. Может быть, я – как все. Вы меня видели, я ни за что себя не выдавал.
– Да, я вас видела и знаю, что вы тонкий, нежный и прелестный мальчик, что у вас сложная душа… А теперь вы сами на себя выдумываете. Вы просто в дурном расположении духа, сознайтесь? Это от дождя, а завтра все пройдет.
– Нет, простите, Елена Александровна, моя любовь, мое желание вовсе не от дождя и вряд ли завтра пройдет… Я думаю, вам самим было бы это не очень желательно. Вот, может быть, ваш каприз завтра пройдет… Это другое дело.
– Каприз! Это может быть легче, очаровательнее и прекраснее каприза.
– Я не люблю, когда капризничают.
– Послушайте, Лаврик, кто вас научил так разговаривать? Вы будто уж тридцать лет как мой муж. Неужели люди хороши, покуда они влюблены, ухаживают, а как только получат то, чего хотели, так делаются все похожи друг на друга – скучными, ординарными брюзгами?
– Вы не можете судить, какой я сделаюсь, потому что, по правде сказать, я ничего от вас не получил.
Елена Александровна даже вскочила с дивана и невольно возвысила голос.
– Как? Ничего от меня не получили? А то, что я отдала вам свое сердце, свою честь, что я для вас бросила своего мужа, это ничего, по-вашему? А ваше собственное чувство, которым вы, все-таки, обязаны мне? Это ничего? А все часы, минуты, которые мы проводили вместе, это тоже не считается?