Лелечка оставила Лаврикову руку и, прищуривая глаза, спросила:
– И вы думаете, то, куда вы хотите вложить вашу душу, это и есть настоящее и возвышенное, и что вы не будете мыть пол святой водой?
– Да, я так думаю. Но дело в том, что я говорю совсем не о том, о чем вы предполагаете… да если бы разговор шел и о том, что вы думаете, то и это, может быть, было бы лучше.
Елена Александровна совершенно неожиданно спросила:
– Вы не знакомы, Лаврик, с мистером Стоком?
– Нет. А вы разве знакомы?
– Мельком видела… да ведь и вы же тогда были со мной… помните, в «Буффе»?
– Я не помню… я вообще того вечера не помню.
– У вас печальное вино… вы всегда, когда напьетесь, разочарованно философствуете?
– Я философствую одинаково, когда пью и когда не пью. А теперь я пью нарочно.
– А потом совсем не будете пить, когда исправитесь? сделаетесь вегетарианцем, может быть?
– Зачем же? Не считаю этого необходимым, буду пить и есть, как все.
– Как все! это ужасно, Лаврик, – в том-то и заключается наша прелесть, что мы – не как все… Мы все стремимся выйти из этого, а вы говорите как все!
– Я не знаю… я стремлюсь только выбраться из той ямы, куда залез… это моя задача.
– И вы стремитесь к этому, залезая как можно глубже в ту же яму?
– Да… я хочу, как Дант… пролезть через шар и выйти по ту сторону.
– А вы не находите, Лаврик, что это претенциозно? можно подумать, что вы прошли и ад, и чистилище.
– У всякого поступка есть свой ад и свое чистилище… Но, может быть, я действительно слишком хватил… ну, скажу так – я похож на мальчика из кондитерской, которому на первых порах позволяют есть сладкого сколько угодно, для того, чтобы, объевшись, он потом не воровал, и не придавал пирожным значения высшего человеческого счастья.
– Ну, и что же? вы еще не объелись?
– Нет еще… но почти что… Я яснее вижу значение подобных вещей.
– С кем вы теперь водитесь, Лаврик?
– Я же вам представил моих товарищей… и другие в таком же роде…
– Но, по-моему, они довольно тупые… почему же вы поумнели?
– Не знаю… может, оттого и поумнел, что они глупые… по-моему, самого распутного человека можно сделать добродетельным, поселив его на неделю в публичном доме.
Елена Александровна вспыхнула и сказала запальчиво:
– Знаете что, Лаврик, вы невообразимо погрубели – и еще вот что я вам скажу: помимо того, что наши рассуждения очень скучны, они крайне ординарны.
– Может быть… Я думаю, что они справедливы, а ординарны ли они – не все ли равно?
– Вы будто совсем не наш, ну, вы понимаете, что я хочу сказать? У вас исчез всякий полет, вся поэзия… вы потеряли всякую идеальность, вы стали циником каким-то!
– Я еще ничем не стал, а становлюсь, или, лучше сказать, – стараюсь стать тем, чем быть считаю нужным.
– Как это скучно! – заключила Лелечка, но в голосе ее слышалась не скука, а раздражение и обида.
Глава 6
Зоя Михайловна, остановив ручкой читавшего вслух Царевского, произнесла:
– Я сегодня невнимательна… довольно, милый!
– У вас мысли заняты чем-нибудь другим. Вы думаете, что вот вам скоро нужно будет ехать.
– Что же об этом думать? Это так обыкновенно… такая моя судьба… сегодня – здесь, завтра – там… то Париж, то Америка, то Италия… но все-таки я считаю, что живу в Петербурге.
– А я так не могу, не хочу думать о вашем отъезде… я себе не представляю, как я буду тут жить без вас! – Зачем же вам жить без меня… мы будем жить всегда вместе.
– Но ведь вы знаете, что я уехать не могу… т. е. мог бы!.. но это бы повлекло за собой слишком большие перевороты.
– Этого совсем и не нужно делать… вы меня не поняли… Я хотела сказать, что как бы далеко мы друг от друга ни находились, мы будем всегда неразрывно вместе… потому что мы любим.
– Конечно, конечно… но мне просто будет не хватать ваших глаз, ваших рук… мне кажется, когда я к вам прикасаюсь, в меня вливается какая-то уверенность, какая-то прекрасная гармоничность.
Зоя Михайловна обняла его и сказала, слегка улыбнувшись:
– Дитя… Это потому, что вы – слишком ребенок. Раз вы уверены в моей любви (а ведь вы в ней уверены?), то не слаще ли, не сильнее ли вас будет утешать сознание, что, находясь во Флоренции, я буду любить вас, помнить о вас, помогать вам?
– Вы правы, как всегда, но вас самих не будет от меня отнимать ваше искусство и вообще искусство, которое вы так любите, так понимаете?
– Не больше, чем здесь.
– А теперь вы едете во Флоренцию прямо?
– Прямо.
– Ведь вы в сущности вольная птица, куда захотите, туда и едете!
– Положим, я уж не такая вольная птица… да и потом я всегда знаю, куда я хочу ехать, и мои желания всецело зависят от моей воли.