– Если б вы поехали через неделю, я бы поехал с вами.
– Значит, Зоя Михайловна уезжает через неделю? что ж, мы можем подождать… Я слышала покуда только Лелечку, так что не могу покуда судить, но ведь даже если она более права, чем ты, то ведь люблю-то я все-таки больше тебя…
Помолчав, Леонид Львович спросил: «А по какому делу ты еще сюда приехала?»
– Да по делу не менее неприятному, чем ваше… меня беспокоит Орест Германович… но там я решительно не знаю, насколько я могу быть полезна. Для вас, конечно, совершенно достаточны практически и психологически благоразумные выводы, а там, вероятно, требуется чего-нибудь побольше.
– А знаешь, ты тоже как-то изменилась… ты сама стала менее спокойной.
– Избави Боже! Спокойствие теперь нужнее всего. Хорошо еще, что Полины здесь нет.
Глава 7
Если Ираида Львовна о затруднительном и печальном положении Елены Александровны могла знать из ее писем, то ее осведомленность насчет того, что и у Пекарских не все благополучно, можно было приписать только некоторому вдохновению, а может быть, это была простая сообразительность. Еще зимой ей казалось, что там, на Васильевском острове, все идет не совсем так, как, ей казалось, нужно, – потому что, не имея пристрастия Полины Аркадьевны фантазировать на свой фасон о судьбе своих ближних, Ираида Львовна не была тем не менее лишена воображения в этом направлении, она знала, что если с зимы что-нибудь случилось новое у Пекарских, то во всяком случае это могло бы быть такое новое, которое нисколько ее не успокоило бы. В такой неопределенной тревоге она и ехала на Васильевский остров, где, несмотря на довольно уже жаркие дни, продолжали жить Пекарские. Орест Германович был дома один и даже сам открыл дверь. Он, казалось, не особенно удивился, увидя Ираиду Львовну, хотя это было вовсе не в ее правилах, раз уехавши в деревню, посещать город. Сам он не казался ни расстроенным, ни огорченным, даже слегка пополнел. Только глаза, смотревшие с равнодушной усталостью, могли дать повод подозревать, что не все у него благополучно. Ираида Львовна начала бодро, чтоб не показать опасений, которые ею владели:
– Какой вы стали нелюбопытный, Орест Германович… даже не спросили, что меня привело в такие дни в Петербург?
– Я всегда рад вас видеть… и отчасти благодарен делам, которые дали мне возможность опять с вами поговорить; ведь, действительно, теперь такие дни, что без дела вы бы сюда не приехали.
– Да и без очень важного дела, прибавьте.
– Ну, что же, расскажите, в чем оно, если это не тайна… хотя, вы сказали правду, что я не любопытен.
– Прежде вы были не только не любопытны, а иногда просто-напросто не видели того, что было всем ясно… теперь, надеюсь, вы убедились, к каким печальным результатам это приводит.
Слегка нахмурившись, Пекарский заметил:
– Я не совсем знаю, на что вы намекаете.
– Будто бы? Ну, полно, полно, не сердитесь… не хотите, так я не буду говорить об этом, хотя, по правде сказать, и рассчитывала поговорить с вами именно о тех вопросах, которых вы так избегаете. Что вы теперь делаете? что пишете? куда едете?
– Представьте себе, что я решительно ничего не пишу.
– Что ж, хорошего в этом мало…
– Не только мало в этом хорошего, но это ужасно… тем более, что такое бездействие очень губительно действует и на душу, и на сознание… Вы меня зимой упрекали, что я мало, или как-то не так, как вы хотите, пишу, приписывали это рассеянному образу жизни и вредному влиянию Лаврика… теперь это влияние уничтожилось и вместе с ним, как это ни странно, всякая жизнь, и рассеянная и не рассеянная… едва ли вы этого хотели, потому что вас я знаю к себе доброй.
– Но ведь это случилось само собой, вы не делали никаких усилий следовать моим советам.
– Внешне это делалось само собою, но когда слишком чего хочешь, то случается иногда, что, по-видимому, самые беспричинные поступки имеют свои причины.
– Вы хотите сказать, Орест Германович, что я при чем-то во всей этой истории, что я, может быть, как это говорится, подстроила некоторые факты? уверяю вас, что это не так.
– Я этого совсем не думал и не думаю, но ведь не будете же вы отрицать, что все случившееся вам приятно, вам на руку?
– Не отопрусь… я люблю, когда все определенно и делается начистоту, но главным моим желанием было, чтобы вам было хорошо.
– И вот вы видите, к чему все это привело.
– Разве все так плохо?
– Хуже не может быть.
– Орест Германович! ведь эта неприятность, горе, если хотите, очень временное!
– Я не хочу и временных страданий.
– Но иногда они необходимы, чтоб потом было лучше… вы, право, будто маленький… будьте же сильны и таким, каким вы должны быть!