– Да, но теперь он будет жить отдельно.
– А почему вам не поселиться просто с мистером Стоком?
– Нам этого не приходило в голову. Но ведь, может быть, и он не захочет с нами жить?
– Нет, я думаю, что он захочет. Я ведь отчасти знаю, почему Лаврентьев отказался.
– Почему? Я ему очень надоел летом.
– Нет, совсем нет. Он хочет несколько изменить свою жизнь.
– Это очень жалко.
– Так ведь сам Дмитрий Алексеевич не будет меняться. А если изменится, так только к лучшему, и потом, эти перемены больше касаются внешнего устройства жизни.
– А вы знаете, в чем они заключаются?
– Знаю. Я даже думаю, что могу вам сказать, потому что все равно завтра, послезавтра сам Дмитрий Алексеевич это объявил бы. Он женится.
– На Елене Александровне?
– Да что вы, Лаврик! я же сказал, что эта перемена к лучшему. Он женится на очень хорошей и обыкновенной девушке из их круга, к которой не питает никаких романических чувств, он делает это для того, чтобы успокоить мать и, отчасти, чтобы успокоить себя, и, по-моему, поступает, как следует. Это его ни в чем другом нисколько не изменит.
– Ну, как уж там не изменит? наверное, изменит. Вот и вы, Виктор Павлович, женитесь.
– Нет, уж я-то, пожалуй, не женюсь.
– А скажите, Лаврик, вас так встревожило мое известие, разве вы все еще ревнуете эту даму?
– Нет, я совсем не потому.
– Что же, вы Дмитрия Алексеевича ревнуете?
– Нет, я просто так. Это слишком бы напоминало прошлое, которого помнить я не хочу, и потом, тогда Дмитрий Алексеевич действительно изменился бы, – помолчав, Лаврик продолжал: – а мы с дядей как какие-то цыгане: вот он выздоровеет, поедем в Лондон, потом будем менять квартиру, никто с нами жить не хочет.
– Вы просто прибедниваетесь, и зачем вам нужно, чтобы с вами еще кто-то жил? Вы сами говорите, что вы теперь радостны, и Орест Германович, хотя, может быть, по-другому, будет счастлив, в этом я уверен, а что касается того, что мы цыгане, так вы же знаете, что мы всегда в пути и что кто останавливается, тот гибнет. И не в таком пути, как Елена Александровна или знакомая нам Полина (они мечутся, как угорелые зайцы в загородке, и, в сущности, остаются на той же площадке), а мы идем прямым путем вперед, хотя бы и медленно.
– Да, да, – сказал мистер Сток, незаметно вошедший в комнату, – и в пути нужно иметь как можно меньше багажа. У всякого есть свой чемоданчик, только счастливцы идут с пустыми руками, и наш друг Дмитрий Алексеевич очень разумно поступает, что вместо нескольких неудобных чемоданов берет с собой легкую сумочку.
– Откуда вы явились, мистер Сток? – сказал Лаврик, подымаясь со стула.
– Я? Очень просто, явился из своей квартиры, но вы здесь, очевидно, так заговорились, что не слышали моего звонка, и впустил меня Лаврентьев, он же послал и за вами, так как ваш дядя проснулся и ждет вас.
– А вы, значит, знаете, что Дмитрий Алексеевич женится? – Я вам могу сказать еще одну новость, что в Лондон поеду и я тоже, и потом мы вместе снимем квартиру. Я уже переговорил с вашим дядюшкой.
– Ах, мистер Сток, какой вы милый человек! Я только что говорил об этом.
– Вам, наверное, очень хотелось этого?
– Очень.
– Что же удивительного, что ваше желание исполняется?
Когда уже все трое уходили, Лаврик задержал Фортова и сказал тихо:
– Что я вам хочу сказать, Виктор Павлович…
– В чем дело?
– Конечно, это, может быть, очень хорошо для Дмитрия Алексеевича, что он женится, но вы покуда подождите… ну еще лет десять, обещайте мне, если меня хоть немного любите.
– Я вас очень люблю, Лаврик, и охотно дам это обещание, тем более что я вовсе не собираюсь этого делать.
Когда Лаврик вошел в комнату своего дяди, тот не спал, но тем не менее не заметил прихода своего племянника. Посидев несколько секунд молча, Лаврик спросил:
– О чем вы думаете?
Орест Германович не испугался, не удивился и ответил совсем просто, даже не переводя глаз на собеседника:
– О многих вещах. Главным образом о нашем путешествии.
– Вам Андрей Иванович сказывал, что он тоже поедет с нами?
– Да. Он мне все рассказал. И то, что Дмитрий Алексеевич женится, и то, что он едет с нами и предлагает осенью вместе снять квартиру.
– Это все ведь очень хорошо, правда?
– Да, это очень хорошо. Меня это радует и заставит поправиться скорей.
Лаврик положил свою голову на ту же подушку, где лежала голова Ореста Германовича, и сказал ласково:
– А все-таки одной новости вам не сказал мистер Сток.
– Какой же?
– Это того, что я стал совсем другим.
– Милый Лаврик, в ваши годы чуть не каждый час меняются.
– Нет. Теперь уж это по-настоящему, и мистер Сток должен был бы это знать, что это по-настоящему и еще то, что я вас теперь очень люблю и ни на одну минуту с вами не расстанусь, что бы ни случилось, что бы ни случилось.