– Вы не будете жалеть, уверяю вас. А теперь простите мой невольный порыв. Я не мог сдерживаться, видя вас, мою богиню, мое счастье, у себя!..
– А у вас здесь мило! Романтично, но хорошо! Напоминает запущенные, но чистенькие аббатства Вальтер Скотта… – говорила Софи, осматривая помещение, тускло освещаемое одной лампочкой.
Действительно, стрельчатое окно, диваны с высокими спинками, арматура на стене и старинный портрет – было выдержано в подновленно готическом стиле. В углу даже стоял вооруженный рыцарь с подносиком в руках, предназначавшимся, вероятно, для визитных карточек, но на котором теперь покоился лишь котелок и перчатки Эрнеста. Лишь столик с закусками, вином и цветами говорил о менее суровом времяпрепровождении.
– Очень мило! – повторила еще раз Софья Петровна. – Но почему такая темнота? – И она повернула кнопку.
– Ради Бога! – воскликнул Штейн.
– Что такое «ради Бога»?
– Не зажигайте огня! – И он повернул кнопку обратно.
– Почему это? Я хочу посмотреть портрет!
– Я его сниму со стены и поднесу ближе.
– Зачем же его снимать, когда я могу так рассмотреть? И потом, не станем же мы сидеть в таком полумраке? Это, конечно, очень поэтично, но можно подумать, что вы не хотите видеть моего лица!
– Кто же может это подумать, Софи, Софи дорогая!
– Да я первая. Ну полно, откройте свет, это смешно.
– Я не могу.
– Почему не можете? Поверните кнопку – вот и все.
– Я не могу! – повторил Штейн, держа руку на выключателе.
– Это скучно, Эрнест! Не всегда упрямство хорошо. И потом, если вы упрямитесь, я тоже буду упрямой и хочу, чтобы вы зажгли правую лампочку.
– Я этого не могу.
– Вы меня бесите. Что же, вы дали обет не зажигать ее?
– Да, я дал обет.
– Какие глупости! Какой обет! Что вы – масон, что ли?
– Да, я – масон.
– Вы сочиняете. Масоны никогда не признаются в том, что они масоны.
Штейн молчал. Софья Петровна надуто села в другом углу комнаты, наконец сказала:
– Что же, мы так и будем играть в молчанку? Я совсем не для этого сюда пришла. Зажгите свет и давайте ужинать.
– Я не могу.
Софья Петровна перешла к креслу, где сидел Штейн, и, сев к нему на колени, заговорила быстро и ласково:
– Но послушайте, милый Эрнест, будьте вежливым. Что же все «не могу» да «не могу». Вот так поверните – и выйдет «могу».
И она пыталась своею рукою повернуть пальцы Штейна, но тот держался крепко, будто впился.
– Это же нехорошо. Ну, вас просит женщина, которой полагается быть капризной. Вы уверяете, что меня любите, и не можете уступить в таком пустяке… Ну пожалуйста!
Вам даже неудобно обнимать меня одною рукою. Ну? Вы согласны? Нет? Вот противный немец! Я, право, сейчас заплачу!
– Что вы со мной делаете! – прошептал Штейн в борении.
– Что я с вами делаю! Скорее, что я с собою делаю!.. Ну, хотите так: пусть обе лампочки горят во время ужина, а потом мы обе потушим… идет?
– Софи, Софи, богиня моя, крошка! – прошептал Эрнест, обнимая ее обеими руками и не замечая, как проворная ручка Софьи Петровны пустила весь свет. Тогда гостья весело встала, говоря:
– А теперь будемте ужинать. Вышло по-моему все равно!
Штейн поднялся, как пьяный, повторяя:
– Все равно, все равно!
– Конечно, все равно. Развеселитесь и не дуйтесь. Дайте я вам налью вина.
Минута погоняла минуту, стакан стакан, поцелуй поцелуй. Пора наступала тушить огни, как вдруг Эрнест распахнул окно и высунулся в темноту.
– Ну что там? Вам жарко? – разнеженно спросила Софья Петровна, не двигаясь. – Эрнест, закройте окно и подите сюда. Мне холодно.
Издали слышались пушечные выстрелы. Штейн быстро взял полевой бинокль и снова исчез в окне.
– Послушайте, это скучно. Ну что вы там увидите в темноте? Или вы наблюдаете звезды? Это даже невежливо.
Эрнест повернулся к говорящей; бледное лицо его дергалось.
– Я – предатель!
– Что вы говорите?
– Я предатель, – повторил Штейн, не двигаясь.
– Послушайте, милый, такие сцены хороши в романах, но никуда не годятся в жизни. Я пришла весело и любовно провести время, а вовсе не выслушивать разные штучки…
Она хотела продолжать, но ее прервал Штейн, вдруг сделавшийся как-то еще выше, который закричал не своим голосом:
– Я – предатель, и вы этому виною. Я ненавижу вас!
Хмель и спокойствие разом соскочили с Софьи Петровны. Она приподнялась в тревоге, думая, что хозяин сошел с ума, а тот начал бегать по комнате, твердя:
– Все погибло, все погибло!
– Что погибло? – спрашивала Софи, ходя за ним по пятам.
– Правая лампочка не должна была гореть! – ответил Штейн, остановившись.