— Зачем ты существуешь? — спрашивал мудрец. — Какой смысл заключён в пёстром хаосе игры твоей? Чего ради мучаются все эти люди? Отвечай, если ты разумна!
— Ты воплощение не разума, а безумия! — вторил мудрецу поэт. — Как дитя — игрушки, надоевшие ему, ты легкомысленно разрушаешь с трудом созданное людьми, о, жалкая раба времени! Ты грубо издеваешься над лучшим из чувств человека, над любовью, которой обязана ты существованием своим, жалкое создание насмешливого дьявола!
— Ты обманула меня! — обиженно гнусавил беззубый, лысый человек с провалившимся носом на жёлтом лице. — Я был юн, всеми силами сердца я любил тебя, всю мощь юности посвятил я любви к женщине, лучшему из воплощений твоих! Но на дно чаши наслаждения ты положила гнусный яд болезни и разрушила сильное тело моё, ограбила ты меня, как разбойник прохожего! Отдай мне здоровье, чудовище, исказившее лицо моё!..
— Укажи мне место на лоне твоём! — горестно взывал неудачник. — Я хотел быть пахарем на нивах твоих и не имею сил для этого, я хотел быть проводником разума, но не знаю — где истина и что могу проповедовать, не вводя людей в заблуждение? И хотел я изображать красками многообразное лицо твоё, но не имею таланта, хотел вести летопись деяний твоих — и нет во мне способности к этому! О, зачем ты создала меня с короткими пальцами музыкантом хочу я быть! Что же делать мне? Научи, если ты мудрая!..
— Почему я слеп? — спрашивал слепой, судорожно искривив мёртвое лицо своё. — Зачем ты слепым создала меня?
И даже глухонемые что-то мычали, быстро двигая пальцами, только дети и пьяные были веселы.
— Гони их прочь! Всех — прочь! — пошатываясь, кричал один пьяный. Такая дрянь… шумят, шумят… Кто напоит человека вином, если он сам не напьется?
Он засмеялся и ушёл.
Женщины, озлобленные горем пола своего, раздражённые несчастиями материнства, разбитые ударами любви своей, женщины голодные — проклинали и плакали в пламенном отчаянии, в диком возбуждении злобы своей.
И множество людей убивали себя: одни — чтобы бросить труп свой на пути тех, кто отказал им в любви, другие — чтобы погасить тление страха пред жизнью в грудях своих, все — потому, что сознали ничтожество своё, и только некоторые — из гордости, но смерть последних проходила не замеченной никем…
Точно стая бесноватых мух, кружились они в пляске злобного раздражения, растравляя боль и раны друг друга едкою горечью жалоб своих. И звучал в хоре стонов истощения, в диких воплях больной жадности беззаботный смех детей, как журчание отдалённого источника, приносившего в жертву Жизни милый смех радостного опьянения силами её.
Сквозь этот рой одиноко шёл старик, направляя медленный шаг свой к солнцу, нисходящему с небес, обливая тёмные одежды земли багряными потоками прощальных лучей. Он шёл спокойно, молча, и шум вокруг не будил его внимания; поглощённый великолепною игрою огненных красок на небе вечера, он смотрел вперёд, и глаза его мягко улыбались.
— Старик! — закричали ему. — Скажи и ты твои жалобы…
Он, отрицая, качнул головой.
— Не имею я жалоб в сердце моём! — сказал он. — Был я всегда другом Жизни и другом её ухожу к закату дня моего. Я черпал полными пригоршнями из океана щедрот её, и душа моя полна любви к ней, доброй подруге дня моего. Красив и богат был день мой, как игра солнца на вершинах снежных гор или звёздное небо в тёплую ночь лета. Я любил, и не раз, и не однажды было тяжко ранено сердце моё, но и страданиями горжусь, ибо искренни и чисты были они, не увеличивал я стонами силу их и злобою на источник боли моей но уменьшал. Во дни скорби — женщины были сёстрами милосердия мне, в годы любви — матерями лучших чувств моих.
Наслаждался я простором степей, и теснота тюрем не мешала свободе духа моего: одиночество — польза человеку, оно укрепляет душу сильного. Был я мятежен, радостно и гневно боролся против злобных, побеждал — и ликовала душа моя, поражён был — и не отчаивался, ибо вера в победу правды крепла во мне и острые зубы несчастий моих не могли сокрушить крепости её. Я понял, что неверие — только незнание, старался познавать и — нашёл в познании неугасимый огонь веры!
Я люблю все цветы и все краски земли, и человек, лучшее её, во все дни мои был для меня чудеснейшею из загадок, и любоваться им не устал я! О нет, не устал!
Видел я тёмное в нём — и болела душа моя гневом и горечью, видел светлое — и радовался. Я боролся с ним, видя злое в нём, и негодовал на неразумие его, но и в гневе не терял уважения к нему! И никогда не искал я внимания людей ко мне, ибо не то ценно, что мне дадут, но только то, что я могу дать, и неважно, что скажут обо мне, но — что я подумаю о человеке. Я жил один, жил внутри себя: то, что всем было нужно от души моей, я всем отдавал искренно; то, что только мне было нужно, — я хранил глубоко в сердце моём, не отягощая внимания близких моих неплодотворной скорбью духа моего в часы уныния и усталости.
И не делился я с людьми слезами и стонами, но всегда отдавал им все богатства смеха и радостей моих. Раны сердца моего не болели долго: я не растравлял их, не подавлял разума моего, ибо знаю я — человек рождается с болью и кровью для матери своей, а душа моя была матерью и восприемницей всех явлений жизни.
И ещё знаю я: всё, что есть безобразного, издохнет, подобно псу прокажённому, издыхает уже, как бесполезное для людей. Всё более ясна на земле бесполезность отвратительного, и всем становится видимо излишество безобразного…
Я взял всё, что мог, от Жизни, и ещё возьму из щедрот её, ибо ещё не угас день, хотя круто наклонился к закату путь мой. Но и во тьму забвения, в глубину вечного молчания я сойду с бодрой улыбкой благодарности, как нисходит в ночь светило это, излившее за день на грудь земли все лучи свои, все силы и радости. Я жил прекрасно, я нашёл свой путь, и некого мне благодарить за это. Прощайте!
Он спокойно пошёл к закату дня своего.
А дети, смеясь и играя, побежали за ним.
Комментарии
Трое
Впервые напечатано не полностью в журнале «Жизнь», 1900, книги XI и ХII, ноябрь, декабрь; 1901, книги I–IV, январь — апрель. Журнальный текст обрывался на эпизоде посещения Лунёвым кладбища (кончая словами: «…он так крепко ударял в землю ногами, точно хотел сделать больно ей…») и был разделён на шесть глав. Конец повести опубликован не был в связи с запрещением журнала. Полностью (без деления на главы) повесть впервые напечатана в собрании сочинений: «М. Горький. Рассказы», том пятый, издание товарищества «Знание», СПБ, 1901.
Повесть «Трое» написана М.Горьким во второй половине 1900 — январе 1901 года.
В журнале «Жизнь», постоянным сотрудником которого был М.Горький, помещал свои произведения В.И. Ленин. В 1899 году здесь была напечатана его статья «Ответ г. П. Нежданову», в 1900 году — «Капитализм в сельском хозяйстве».
8 июня 1901 года министр внутренних дел представил совещанию четырёх министров доклад о журнале «Жизнь» с требованием его закрытия. Одним из оснований для этого он считал публикацию повести «Трое». По этому докладу 8 июня 1901 года состоялось решение совещания о закрытии журнала.
Пятый том «Рассказов» М. Горького, содержащий первую полную публикацию «Троих» и «Песню о Буревестнике», упомянут В.И.Лениным в письме из Мюнхена от 26 февраля 1902 года к М.И. Ульяновой: «Горького 5-й том у нас уже (случайно) имеется». Возможно, этот том имеет в виду В.И.Ленин в письме из Лондона от 7 июня 1902 года к М И. Ульяновой: «Горького, Скитальца получил и читал с очень большим интересом. И сам читал и другим давал» (В.И.Ленин. Письма к родным. Партиздат, 1934. стр. 279, 284).
Зимой 1901–1902 годов М.Горький заново отредактировал повесть «Трое» для второго издания. В. связи с этим он тогда же писал К.П. Пятницкому: «Сейчас прочитал «Трое». Знаете — это хорошая книга, несмотря на длинноты, повторения и множество других недостатков, хорошая книга! Читая её, я с грустью думал, что если бы такую книгу я мог прочесть пятнадцать лет тому назад — это избавило бы меня от многих мучений мысли, столь же тяжёлых, сколько излишних. А теперь я думаю: если б можно было продавать эту книгу по гривеннику!» (Архив А.М. Горького.)