— Позвольте! — строго сказал Травкин, поднимая палец кверху. — Так нельзя-с! Это — присяжные заседатели… и я сам…
— Вот — присяжные! — воскликнул Илья. — Но могут ли они справедливы быть, ежели…
— Па-азвольте-с! Суд присяжных есть, так сказать, великая реформа, введённая на всеобщую пользу императором Александром вторым-с! Как можете вы подвергать поношению учреждение государственное-с?
Он хрипел в лицо Илье, и его жирные бритые щёки вздрагивали, а глаза вращались справа налево и обратно. Все окружили их тесной толпой и стояли в дверях, охваченные приятным предчувствием скандала. Хозяйка, побледнев, тревожно дёргала гостей за рукава, восклицая:
— Господа, оставим это! Право же — неинтересно! Кирик, да попроси же…
Кирик растерянно хлопал глазами и просил:
— Пожалуйста!.. ну их к богу, реформы, проформы и всю эту философию…
— Это не философия, а по-ли-ти-ка-с! — хрипел Травкин. — Люди, рассуждающие подобным образом, именуются по-ли-ти-че-ски не-благо-надёжными-с!
Горячий вихрь охватил Илью. Любо ему было стоять против толстенького человечка с мокрыми губами на бритом лице и видеть, как он сердится. Сознание, что Автономовы сконфужены пред гостями, глубоко радовало его. Он становился всё спокойнее, стремление идти вразрез с этими людьми, говорить им дерзкие слова, злить их до бешенства, — это стремление расправлялось в нём, как стальная пружина, и поднимало его на какую-то приятно страшную высоту. Всё спокойнее и твёрже звучал его голос.
— Называйте меня, как желательно вам, — вы человек образованный, но я от своего не отступлюсь!.. Разумеет ли сытый голодного?.. Пусть голодный вор, но и сытый — вор…
— Кирик Никодимович? — захрипел Травкин. — Что такое? Это-с…
Но Татьяна Власьевна просунула свою руку под его и, увлекая за собой возмущённого человека, стала громко говорить ему:
— Любимые ваши тартинки — селёдка, яйца вкрутую и зелёный лук, растёртый со сливочным маслом…
— М-да! Это — я знаю-с! — обиженно воскликнул Травкин, громко чмокнув губами. Его жена уничтожающе посмотрела на Илью и, подхватив мужа под другую руку, сказала ему:
— Не волнуйся, Антон, из-за пустяков…
А Татьяна Власьевна продолжала успокаивать дорогого гостя:
— Стерлядки маринованные с помидорами…
— Нехорошо, молодой вы человек! — вдруг обернувши голову к Илье и упираясь ногами в пол, заговорил Травкин укоризненно и великодушно. — Надо уметь ценить… надо понимать, да-с!
— А я не понимаю! — воскликнул Илья. — Оттого и говорю… Почему Петрушка Филимонов — хозяин жизни?..
Гости проходили мимо Лунёва, стараясь не коснуться его. А Кирик подошёл вплоть к нему и сказал грубо, обиженно:
— Чёрт тебя дери, болван ты — и больше ничего.
Илья вздрогнул, у него потемнело в глазах, как от удара по голове, и, крепко сжимая кулаки, он шагнул к Автономову. Но Кирик быстро отвернулся от него, не заметив его движения, и прошёл к закуске. Илья тяжело вздохнул…
Стоя в двери, он видел спины людей, тесно стоявших у стола, слышал, как они чавкают. Алая кофточка хозяйки окрашивала всё вокруг Ильи в цвет, застилавший глаза туманом.
— Мм! — мычал Травкин. — Это удивительно вкусно… удивительно!..
— Хотите перцу? — спросила хозяйка нежным голосом.
«Я тебе задам перцу!» — с холодной злобой решил Лунёв и, высоко вскинув голову, в два шага стоял у стола. Схватив чей-то стакан вина, он протянул его Татьяне Власьевне и внятно, точно желая ударить словами, сказал ей:
— Выпьем, Танька!..
Это подействовало на всех так, как будто что-то оглушительно треснуло или огонь в комнате погас и всех сразу охватила густая тьма, — и люди замерли в этой тьме, кто как стоял. Открытые рты, с кусками пищи в них, были как гнойные раны на испуганных, недоумевающих лицах этих людей.
— Выпьем, ну! Кирик Никодимович, скажи моей любовнице, чтобы пила она со мной! Что там?.. Зачем всё втихомолку пакостничать? Будем открыто! Вот я решил — открыто чтобы…
— Негодяй! — резким, визгливым голосом крикнула женщина.
Илья видел, как она взмахнула рукой, и отбил кулаком в сторону тарелку, брошенную ею. Треск разбитой тарелки как будто ещё более оглушил гостей. Медленно, беззвучно они отодвигались в стороны, оставляя Илью лицом к лицу с Автономовыми. Кирик держал в руке какую-то рыбку за хвост и мигал глазами, бледный, жалкий и тупой. Татьяна Власьевна дрожала, грозя Илье кулаками; лицо её сделалось такого же цвета, как кофточка, и язык не выговаривал слов:
— Ты-ы… врёш-шь… врёш-шь… — шипела она, вытягивая шею к Илье.
— А хочешь — я скажу, какова ты нагая? — спокойно говорил Илья. — Сама же ты все родинки твои мне показала… Муж узнает, вру я или нет…
Раздался чей-то подавленный смех. Автономова взмахнула руками, схватила себя за шею и без звука упала на стул.
— Полицию! — крикнул телеграфист.
Кирик обернулся к нему и вдруг, наклонив голову, пошёл, как бык, на Лунёва.
Илья вытянул руку, толкнул его в лоб и сурово сказал:
— Куда? Ты сырой… я ударю тебя — свалишься… Ты — слушай!.. И вы все, тоже — слушайте… Вам правды негде услыхать.
Но, отшатнувшись от Ильи, Кирик снова нагнул голову и пошёл на него. Гости молча смотрели. Никто не двинулся с места, только Травкин, ступая на носки сапог, тихо отошёл в угол, сел там на лежанку и, сложив руки ладонями, сунул их между колен.
— Смотри, ударю! — угрюмо предупреждал Илья Кирика. — Мне обижать тебя не за что! Ты — глупый… безвредный… Я не видал худого от тебя… отойди!
Он снова оттолкнул его уже сильнее и сам отошёл к стене. Там, прислонясь спиной, он продолжал, поглядывая на всех.
— Твоя жена сама на шею мне бросилась. Она умная… Подлее её женщины на свете нет! Но и вы тоже- все подлецы. Я в суде был… научился судить…
Он так много хотел сказать, что не мог привести в порядок мыслей своих и кидал ими, как обломками камней.
— Я ведь не Таньку обличаю… Это так вышло… само собой… у меня всю жизнь всё само собой выходило!.. Я даже человека удушил нечаянно… Не хотел, а удушил. Танька! На те самые деньги, которые я у человека убитого взял, мы с тобой и торгуем…
— Он сумасшедший! — радостно крикнул Кирик и, прыгая по комнате от одного к другому, он кричал тревожно и радостно:
— Видите? Сошёл с ума!.. Ах, Илья!.. ах ты! А-ах, братец!
Илья захохотал. Ему стало ещё легче и спокойнее, когда он сказал про убийство. Он стоял, не чувствуя под собою пола, как на воздухе, и ему казалось, что он тихо поднимается всё выше. Плотный, крепкий, он выгнул грудь вперёд и высоко вскинул голову. Курчавые волосы осыпали его большой бледный лоб и виски, глаза смотрели насмешливо и зло…
Татьяна встала, пошатываясь, подошла к Фелицате Егоровне и вздрагивающим голосом говорила ей:
— Я видела давно… он давно уже… дикие глаза… страшный…
— Если сошёл с ума, нужно позвать полицию, — внушительно сказала Фелицата, присматриваясь к лицу Лунёва.
— Сошёл, сошёл! — кричал Кирик.
— Перебьёт всех ещё… — прошептал Грызлов, беспокойно оглядываясь. Они боялись выйти из комнаты.
Лунёв стоял рядом с дверью, и нужно было идти мимо него. Он всё смеялся. Ему приятно было видеть, что эти люди боятся его; он замечал, что гостям не жалко Автономовых, что они с удовольствием стали бы всю ночь слушать его издевательства, если б не боялись его.
— Я не сумасшедший, — заговорил он, сурово сдвигая брови, — только вы погодите, постойте! Я вас не пущу никуда… а броситесь на меня — бить буду… насмерть… Я сильный…
Протянув свою длинную руку с большим, крепким кулаком на конце, он потряс им в воздухе и опустил руку.
— Скажите мне — что вы за люди? Зачем живёте? Крохоборы вы… сволочь какая-то…
— Ты! — крикнул Кирик. — Молчать!..
— Сам молчи! А я поговорю… Я вот смотрю на вас, — жрёте вы, пьёте, обманываете друг друга… никого не любите… чего вам надо? Я — порядочной жизни искал, чистой… нигде её нет! Только сам испортился… Хорошему человеку нельзя с вами жить. Вы хороших людей до смерти забиваете… Я вот — злой, сильный, да и то среди вас — как слабая кошка среди крыс в тёмном погребе… Вы — везде… и судите, и рядите, и законы ставите… Гады однако вы…