— Нет, папочка, нет!
— Смотри, все уже начинают расходиться. А днем опять будет демонстрация, тебе надо выспаться.
Ася взглянула на мать и увидела, что ее лицо залито слезами.
— Ой, опять! Чего же ты плачешь, ведь война уже кончилась!
— Видишь, клоп, — объяснил Алексей, — взрослые такие чудаки, плачут, когда надо смеяться.
— Потому что ведь война кончилась.
— Да, да…
— И теперь уже всегда будет светло.
— Да, девочка. Видишь, теперь это уж в самом деле последняя сказка Шехеразады. Люди, любящие солнце, вышли против темных, прячущихся во мраке сил. Светлые люди победили тьму.
— Навсегда, правда?
— Навсегда, доченька, навсегда. И будет гореть свет, золотое солнце.
— Ох, папочка, — удивилась Ася. — На что ты похож? Посмотри, мама, как он выглядит!
Теперь, в утреннем свете, они разглядели лицо Алексея, желтое, осунувшееся. Пот склеил волосы надо лбом, веки были красны, щеки обросли щетиной.
— Как разбойник, а?
— Ой, что ты? Нет, нет! Только ты, правда, ужасно выглядишь.
— И потому нужно немедленно идти домой, — решила встревоженная Людмила. — Возьми меня крепко под руку, вот так!
— Какая ты сильная, Люда, — пробормотал он, как ребенок.
Она улыбнулась. Как радостно, что она может поддержать его, что она ведет его домой, своего большого мальчика, который качается, не держится на ногах, как пьяный.
Ася тоже притихла. Ею, видимо, лишь теперь овладела усталость от всей этой ночи. Не успели они войти в квартиру, как она уснула на стуле. Людмила раздела ее и уложила в постель. Она не проснулась и только пролепетала что-то, когда мать укрывала ее одеялом.
Людмила забыла даже, что они собирались, придя домой, зажечь свет, забыл и Алексей. Людмила подошла и повернула выключатель.
Загорелась лампочка. Было уже настолько светло, что свет ее показался бледным. Отчетливо виднелась раскаленная проволочка.
Алексей поднял усталые глаза на этот осязательный знак своей победы и улыбнулся. Таким маленьким, таким слабеньким был этот свет в сиянии стремительно врывающегося дня.
Но Людмила снова почувствовала на глазах слезы. Сколько времени это продолжалось? Окна, завешенные одеялами, окна, заклеенные бумагой, тщательно затемненные окна, а потом коптящая лампа, едва освещавшая мрак, оставлявшая в углах паутину тьмы, свеча, рождавшая на стенах мрачные, фантастические тени, — жизнь во мраке, задушенная, притихшая.
«Здравствуй, — говорила она маленькому огоньку, бессильному перед ярким светом утра. — Здравствуй, ты пришел вместе с доброй вестью вместе со счастьем, и ведь все это Алексей, мой Алексей…»
Алексей, не снимая пальто, сел у открытого окна. Он не мог шевельнуться и даже не понимал, каким образом еще минуту назад смог подняться по лестнице. Из тела словно исчезли мышцы и кости, голова казалась чужой, неведомо как прицепленной к телу. Черные и желтые пятна мелькали в глазах, которые жгло от бессонницы, но встать не хотелось. Не хотелось шевельнуться.
Утро наливалось светом. Едва, уловимая голубоватая мгла пропитывала воздух. Где-то высоко пробился первый луч солнца и осветил эту прозрачную мглу теплой, дрожащей позолотой. Внизу еще лежали тени, трава в сквере была серебристо-голубоватой от росы, словно покрытой инеем. Холодно поблескивали мокрые железные крыши домов напротив. И вдруг откуда-то сорвалась стая голубей. Они кругами понеслись вверх, подымались все выше, достигли границ тени, миновали ее и блеснули крыльями в невидимых еще снизу солнечных лучах. Голубиные крылья загорелись розовым, золотым блеском, как брошенные вверх, переплетшиеся в венок розы. Взгляд упал вниз, в росистую тень. Город еще не успокоился. Издали доносился смех, под самыми окнами раздавались быстрые шаги. Где-то далеко, отдаваясь эхом в стенах, звучала песня. Но уже возникли новые звуки, звуки утренней жизни. Грохотала по асфальту телега, женщины с бидонами молока и корзинами яиц шли на базар. Фонари потухли. Все выше поднималось победоносное солнце, и, наконец, его лучи упали на полный росы сквер и зажгли его мозаикой драгоценных камней, тысячами бриллиантов, дрожащих голубыми, пурпурными, зелеными огнями.
А выше — пышно и ярко расцвели знамена. У каждого подъезда, почти с каждого балкона, из окон мезонинов свешивались красные флаги. Их число увеличивалось с каждой минутой. Опоздавшие торопливо втыкали древко в металлические кольца, открывались окна просыпающихся квартир, и оттуда появлялись красные полотнища. Наконец, вся улица загорелась, запылала багрянцем, торжественной гаммой знамен.