— Всё ещё здесь? — удивился он.
— Я немного задержалась.
Они вышли вместе в светлеющий сумрак улицы, в прохладный ветер, под капли дождя. В вышине виднелось светлеющее небо, но здесь, между домами, внизу, ненастный рассвет ещё не рассеял мрака. Мария споткнулась.
— Дай-ка руку, темно ещё, а тут везде ухабы.
Она оперлась на его руку и вдруг почувствовала, что страшно устала. Вдали мелькнул голубой огонёк, шёл трамвай. Воронцов помог ей сесть в переполненный вагон.
— Ты очень устала?
— А что?
— Если бы ты пригласила меня на чашку чая, прежде чем ляжешь спать, я бы не отказался.
Она улыбнулась.
— Так, может, доктор соблаговолит посетить мою убогую келью? Чай ожидает меня, попьём вместе.
— Великолепно. Страшно не хочется возвращаться домой. Брр, какое утро!
Трамвай погромыхивал и скрежетал, качался на поворотах, и в такт его движениям колыхалась, качалась человеческая масса, плотно наполняющая вагон. Мария закрыла глаза. Вот они едут трамваем домой, она и Гриша. Гриша обнял её одной рукой, чтобы защитить от толчков. Достаточно немного откинуть голову, чтобы почувствовать щекой шершавое сукно его пальто.
Старушка, которую кто-то толкнул, пробиваясь к выходу, принялась браниться. Ей грубо ответили. Вот сейчас раздастся весёлый голос Гриши, рассмеётся вся публика, и спор двух раздражённых людей растает в смехе и шутках.
Но Гриши не было. Это Воронцов охранял её от натиска проталкивающихся к выходу людей. Гриши не было. Где-то — кто знает где? — раздаётся теперь его весёлый голос! Где он может быть в это дождливое, холодное, тёмное утро? Быть может, идёт по какой-то неведомой дороге? Быть может, ползёт по болоту, быть может, спит в землянке? Где Гриша?
И снова, как и давеча, у койки раненого красноармейца: хоть и слепой, хоть и без рук, без ног…
— Нам сходить.
Она вздрогнула. С минуту она не могла сообразить, где находится. Ах да, трамвай, здесь остановка.
Они снова побрели по грязи. На фоне пасмурного неба ясно вырисовывались очертания домов. Тёмные ненужные фонари торчали, как лишённые ветвей мертвые деревья. В квартирах ещё горели огни, слабо пробивающиеся сквозь щели в шторах из тёмной бумаги.
Вот и дом. Она запыхалась, поднимаясь по лестнице. Мертвенно поблёскивали электрические лампочки, обёрнутые синей бумагой. В их свете лицо Воронцова вдруг показалось старым и помятым.
Мать неохотно подала гостю руку и, не отвечая на приветствие, засеменила в кухню.
— Мама, чаю, только погорячей!
— Ещё бы горячего… Прямо не дождёшься тебя. Грею, грею, закипит и опять остынет, а тебя всё нет и нет…
Мария со вздохом облегчения опустилась в старое, продавленное кресло. Вытянула ноги.
— Ты устала, — тихо сказал он, внимательно глядя на тени, залёгшие вокруг её глаз, возле губ.
— Страшно, — призналась Мария. Ей не хотелось говорить. Отдыхать, отдыхать! Она была рада приходу Воронцова. В его присутствии она чувствовала себя как-то увереннее и безопаснее. Только мать, как обычно, сочла необходимым продемонстрировать свою враждебность к гостю. Защитница Гришиных прав… Да уж действительно, права Гриши нуждаются в защите!..
— Ты чего смеёшься?
— Смеюсь? — удивилась она. — Ах да, правда. Знаешь, я подумала, что мама, пожалуй, играет в доме роль свекрови.
Он бился над зажигалкой. Синий огонёк загорался и тотчас гас.
— Там на столике спички.
Он не мог найти. Она с трудом встала и выдвинула ящичек. Взгляд её упал на фотографию. Это был Гриша. Гриша, как живой, с радостным блеском глаз, с смелым поворотом головы. Гриша…
— Ты оперировал сегодня?
— Да, знаешь…
Она прикрыла глаза. Казалось, что она внимательно слушает. Но она не слышала ни слова. Её охватил полусон, дремота наяву. Издали доносился голос Воронцова, но она не понимала смысла его слов. Она была далеко, около Гриши. Она рассказывала ему о Васе, о его глубоком отчаянии, о письме девушки, о том, как ей помог он, Гриша. Это он продиктовал ей слова, которые следовало сказать, снял с неё тяжесть утомления, отражение его улыбки на её губах убедило, быть может, сильнее, чем слова. Гриша…
— Не правда ли? — донеслось до неё, и она любезно согласилась:
— Конечно, конечно…
Воронцов продолжал свой рассказ. Слова журчали, как ручеёк. У Гриши был другой голос. Она вдруг услышала тот голос, как наяву. Ясный, кипящий радостью, которая звучала в каждой нотке, даже когда он говорил о самых обыдённых, безразличных вещах.