— Не понимаю, что за ребенок! Сколько живу — такого не видала! Лицо у нее распухло от слез. Сидит в пустой комнате, в углу, не разговаривает, не ест и все время целует пол, по которому ходила та женщина… Я просила ее выйти во двор, поиграть с моими внучками, но она посмотрела на меня безумными глазами и отвернулась к стене… Ну, что мне делать?
Но через два дня Юлианка все же сошла вниз и остановилась на пороге дома. Она стояла долго, глядя, как скользят по траве золотые полосы солнечных лучей, как порхают птицы, как играют дети на другом конце двора. Вдруг в воротах показалась маленькая старушка, по виду нищенка, в руке у нее была толстая палка, на которую она не только опиралась, но и нащупывала ею дорогу, потому что воспаленные красные глаза на морщинистом лице почти ничего не видели. На ней было надето что-то вроде салопа, без рукавов, с заплатами на груди и на спине — то был очень старый салоп, утративший свой первоначальный цвет; на ногах, обернутых полотняными тряпками, были дырявые башмаки без каблуков, седые волосы покрывал порыжевший ватный капор.
Нищенка медленно брела, постукивая палкой о камни, торчавшие то здесь, то там в траве, и, мучительно напрягая почти совсем незрячие глаза, искала кого-то во дворе.
Завидев ее, Юлианка вытянула шею и стала пристально всматриваться. Затем, спрыгнув с высокого крыльца, кинулась к ней. Она столкнулась со старушкой на середине двора и крикнула:
— Пани!
Потом поцеловала руку, в которой старушка держала палку.
— Кто это? Ты, Юлианка? — спросила нищенка хриплым, дрожащим голосом.
— Я! — откликнулась девочка, целуя другую ее руку нищенка ощупью, как это делают слепые, нашла голову девочки и положила на нее свою темную сухую ладонь.
— Ага, — сказала она, — узнала меня, рада, что я пришла! Это хорошо! Ты девочка добрая! Вот видишь, я пришла. Я уже не раз заходила сюда, спрашивала о тебе. Что же! Живешь ты теперь не худо… О тебе заботится добрая пани… Отведи меня к ней, я с ней познакомлюсь и смогу иногда навещать тебя… А может быть, вы что-нибудь дадите мне — обноски ненужные пли ложку горячего супу? Да, кто бы мог подумать! Ну что, отведешь меня к ней?
Девочка слушала, угрюмо потупившись.
— Ее уже нет, — вымолвила она тихо.
— Нет? А куда же она девалась? Ведь она была здесь совсем недавно! Я наведывалась к Злотке. Где же она?
— Не знаю… Уехала куда-то…
— Уехала… — повторила старуха. — Ну, а ты?
Если бы она была зрячей, то увидела бы, что глаза девочки горят мрачным огнем.
— Такая уж моя судьба! — сказала Юлианка с несвойственной ее возрасту серьезностью и, уставившись в землю, продолжала: — Мать меня бросила, вы меня оставили, а теперь панна Янина… Все меня только бросают и бросают…
— Ну, ну! — прервала ее нищенка. — Не ропщи, не ропщи! С волей божьей надо мириться! А я? Видишь, до чего дожила? Побираюсь! Нищенкой стала! Кто бы мог подумать! Я бы тебя не бросила, если бы не дошла до такой нужды… Вот теперь ты опять одна осталась, мне тебя очень жаль… а что я могу сделать? Если бы еще глаза были, но нет моих глаз! Совсем отказались служить! Я даже дороги не вижу… Ну, будь здорова! Храни тебя господь!
И снова, нащупав дрожащей рукой голову девочки, она поцеловала ее; но Юлианка ухватилась обеими руками за край ее старого салопа.
— Не бросайте меня! — закричала она. — Возьмите с собой…
Нищенка задумалась.
— Взять тебя? А что ты будешь делать? Попрошайничать? Как я?.. Это нехорошо! Очень нехорошо! Это дорога, по которой я ухожу из жизни… Кто бы мог поймать! Но тебе вступать в жизнь по такой дороге нельзя… я перед богом отвечу за тебя! Душу свою погублю!
И, как бы боясь поддаться искушению, она собралась уходить. Но Юлианка преградила ей дорогу, цепляясь за салоп и целуя ее руку.
— Я пойду за вами! — шептала она. — На край света пойду… Я ни за что не останусь здесь одна… Антек снова будет меня бить, и я помру с голода… А у вас глаза уже совсем не видят, заблудитесь еще или упадете и убьетесь… я буду водить вас…
В слепых глазах нищенки стояли слезы.
— Ты боишься, что я заблужусь или упаду, — прошептала она. — О господи! Никого это не заботит — только тебя… Ты не забыла меня, любишь меня… Ты хорошая, добрая девочка! Ну что ж, придется взять тебя с собой! Пойдем! Будешь водить меня… и, может быть, кто-нибудь, увидев тебя со старой, слепой нищенкой, сжалится над тобой… Возьми меня за руку и веди! Вот так мне легче! Потому ли, что дорогу палкой нащупывать не надо, или потому, что живая душа рядом, только идти стало легче, много легче…
У лавки они остановились. Юлианка подбежала к Злотке, поцеловала ей руку.
— Спасибо вам за все, — сказала она.
Лавочница, увидев на тротуаре нищенку, сразу поняла, в чем дело, и закивала головой. Потом подошла к старушке и, сунув ей в руку несколько ассигнаций, сказала:
— Возьмите, пожалуйста; учительница оставила немного денег для девочки.
— Хорошо, очень хорошо! — обрадовалась нищенка. — Хватит нам на некоторое время… Не придется руку протягивать… Кто бы мог подумать!
Злотка, провожая их взглядом, крикнула вдогонку:
— Юлианка! Юлианка! Приходи ко мне иногда… узнать, может быть, она опять пришлет тебе…
— Приду, приду! — уже почти весело отозвалась та.
Путешествие, в которое пускалась девочка, пробудило в ней много смутных желаний и надежд, а глаза ее с жадным любопытством впились в шумную, многолюдную улицу, на которую она ступала первый раз в жизни.
С тех пор на улицах и площадях города часто видели старую слепую нищенку, которую вела за руку девятилетняя девочка. Девочка вначале была одета довольно прилично, но постепенно одежда ее превратилась и лохмотья. Чаще всего они стояли под сводчатыми воротами каменных домов. Во дворы особняков они не заходили, их, вероятно, отпугивали злые собаки и грубые дворники. Не видно их было также и у костелов или на папертях. Ковыляя по острым камням, слепая говорила Юлианке:
— К костелу я не хожу… да! стыдно мне, и столько баб грубых… они еще прибьют, пожалуй… Лучше всего стоять в воротах… все-таки под прикрытием, а не на виду у всех… Когда мы так стоим, прохожим может показаться, что мы кого-то ждем, а мимо проходят разные люди… Если увидишь какую-нибудь пани или пана, сразу же предупреди меня, но сама не проси… боже тебя сохрани… не протягивай руки и не проси… я сама протяну руку и попрошу…
И они стояли в воротах, мимо которых проходило множество различных людей. Юлианка всякий раз дергала слепую нищенку за салоп и, подняв голову, торопливо шептала:
— Идет! идет!
Маленькая сгорбленная старушка пыталась протянуть руку, но ей это никогда не удавалось. Что-то властно ее удерживало. И, вместо того чтобы протянуть руку, старушка в заплатанном салопе и в опорках делала старомодный книксен перед прохожими, что производило весьма странное впечатление.
Ей хотелось что-то сказать, но и этого она не в состоянии была сделать; она только покачивала головой и шептала скороговоркой:
— Кто бы мог подумать! Кто бы мог подумать!
Иногда их видели возле витрин магазинов. Старушка стояла, прислонившись к стене дома, чтобы не мешать прохожим, а девочка, у которой глаза разбегались, любовалась выставленными в витрине вещами. Иногда во взгляде ребенка светилось не только любопытство, но и жадность. Она заставляла старушку останавливаться не только возле магазинов, но и возле ларьков на рынке или на углах улиц.
— Ах, какие замечательные булочки, — говорила она, — а какие баранки, гораздо лучше, чем у Злотки.
Иногда, понизив голос, словно поверяя важную тайну, она говорила:
— Какие чудесные груши!
— Ты, может быть, трогаешь их, — предостерегала ее старушка, — может, берешь что-нибудь, когда никто не видит? Сохрани тебя бог! Помни всегда седьмую заповедь божью, если хочешь счастья на земле и вечного спасенья… Седьмая заповедь гласит: «Не укради!» Если ты когда-нибудь нарушишь эту заповедь, то попадешь в тюрьму и в аду будешь…